Читать книгу "Командир штрафной роты - Владимир Першанин"

— Чего прячешься? — обернулся, тяжело дыша, Малов. — А ну, вперед!

И хотя Федя был рядовым пехотинцем, как и Бабушка, тот послушно вырвался вперед. Господи, как он боялся! По мертвенно-бледному лицу текли крупные капли пота, он задыхался, но продолжал бежать. Наверное, человек чует свою смерть или тяжелое ранение. Проживший в оккупации два года, работавший на каком-то заводике, чтобы прокормить семью, и подозреваемый особым отделом во всех грехах, белгородец честно бежал в цепи. Не ложился, хотя вокруг уже падали бойцы. Одни лежали неподвижно, другие кричали, звали санитаров.

Белгородца сбило на наших глазах. Подламываясь, он повалился, как тряпичная кукла. У парня были перебиты обе ноги выше колен. Он попытался подняться и снова свалился на неестественно выгнувшихся ногах. Шаровары, обмотки мгновенно набухли кровью. Шишкин налетел на нас сзади:

— Чего там?

И хотя задерживаться было запрещено, Федю отправил вперед, а меня оставил. Быстро и ловко он перетянул обрывком веревки одну ногу и крикнул мне:

— Ремень, да не этот! С брюк!

Так же крепко перетянул моим ремешком вторую ногу. Нашу маленькую группу уже приметили, и пулеметная очередь взбила фонтанчики земли метрах в трех от нас.

— Все, вперед!

— Я же умру, — собрав все силы, выкрикнул Бабушка.

— Сейчас санитары подберут.

Цепь, рассыпаясь, охватывала восточный край деревни, а весь бой запомнился мне какой-то суматошной громкой неразберихой. С Федей Маловым и еще двумя бойцами мы бежали, выставив винтовки к крайнему дому, ожидая каждую секунду немцев. Но из-за плетня выскочили сержант Абдулов и еще двое наших бойцов. Сказали, что немцев здесь нет. Стрельба шла в стороне. Сержант приказал мне:

— Лезь на чердак. Глянь, где фрицы.

Я ловко вскарабкался на чердак, и первое, что увидел, огромный копченый окорок, висевший под стрехой. Сразу захотелось есть. Мои родные края небогатые. Перед войной мясо ели по праздникам, а окорок я пробовал раза три в жизни. Я на минуту забыл даже про бой, нюхая копченую лытку.

— Ну, что там? — кричали снизу.

В дыму и вспышках понять что-то было трудно. Я долго вглядывался, потом по крыше что-то сильно шарахнуло. Я покосился еще раз на окорок и спрыгнул вниз.

— Вон там фрицы, — уверенно сказал я, рассудив, что где стреляют, там и враг.

Побежали дальше. Посреди улицы горел мотоцикл. Наш или немецкий — непонятно, но горел так сильно, что я удивился. Железяка с гулом полыхала, как груда сухого хвороста, облитого бензином. Дым был черный, колеса тоже горели вовсю. Жар стоял такой, что и на пять метров не подойдешь.

Из неожиданного замешательства меня выбил воющий звук летящего снаряда, который взорвался далеко позади. Бросился догонять своих. Пробегая, увидел в кювете на обочине два трупа. Земля на Украине в основном черноземная. Но в этой деревне было много известняка. Трупы были покрыты засохшей серой с бурыми пятнами известковой коркой. Словно жуткие куклы. Я прибавил ходу и на бегу доложил Абдулову о найденном окороке. Тот рассеянно похвалил и велел запомнить дом. Но особой радости не проявил. Позже я пойму, что семейный сержант больше думал о том, как выжить. Он командовал, вел за собой бойцов, но смерть воспринимал по-другому, чем восемнадцатилетний парень, не веривший, что его могут убить.

Перед немецкой траншеей я увидел еще трупы. Много. Пятнадцать или двадцать, а может, больше. Меня поразил вид этих тел. В фильмах о Гражданской войне погибшие красноармейцы лежали красиво, в новых гимнастерках, отрешенно глядя в небо или обнимая родную землю. А здесь смерть словно издевалась над людьми. Один солдат лежал скрюченный, с оторванной ногой, уткнув голову в колени. У другого — гимнастерка вместе с нательной рубашкой задралась до подмышек и виднелась белая незагорелая спина. Еще один боец был словно измят огромным катком: пропитанная кровью гимнастерка и шаровары, нелепо торчавшие сломанные руки. Кто-то еще шевелился, кого-то перевязывали санитары. Я растерянно вертел головой, но меня пихнули в спину:

— Давай быстрей!

Позже мне доведется увидеть целые поля, заваленные телами. И наших, и немцев. Но в том бою и два десятка трупов, лежавших на пятачке деревенской площади, казались целым кладбищем. Бой длился недолго. Немцы оставили деревню. Я видел, как по склону катились грузовики и несколько диковинных бронированных машин — впереди колеса, а позади гусеницы. Они огрызались частыми очередями, и звук пулеметов необычный, словно молотили палкой по железной бочке. Кто-то сказал:

— Ложись! Из крупнокалиберных лупят. Если врежет, не встанешь.

Я уже видел, как выглядит немецкая тринадцатимиллиметровая пуля, и невольно вжался в землю. Семен, стрелявший из автомата частыми короткими очередями, сменил диск

— А ты чего винт под боком держишь? Патроны экономишь?

Я выпустил пару обойм неизвестно куда. Потом появились наши танки, сделали несколько выстрелов из пушек вслед отступающим немцам и рванули вдогонку.

Рота недолго оставалась в деревне, и я сразу побежал за окороком. Но меня опередили. Чердак был пуст. Эту аппетитную свиную ногу я вспоминал долго. Хорошо, если за восемнадцать лет пару раз на Пасху ветчину ел, а тут целый окорок! Значит, не судьба.

Бабушка, парень из Белгорода, родивший в оккупации ребенка и очень боявшийся смерти, выжил. Кто-то из наших сообщил мне, ему ампутировали ногу. Если все будет нормально, вернется домой. Шестерым бойцам из нашей роты повезло в том бою меньше. Мы похоронили их на площади безымянной украинской деревни. А для оставшихся в строю война продолжалась. В полк поступили снайперские винтовки, и меня из роты отозвали. Я стал именоваться снайпером.

Сначала нас, небольшую группу снайперов, держали при штабе полка. Мы болтались несколько дней без дела, ходили в караул. Решали, как нас лучше использовать. Потом раскидали по стрелковым батальонам — получилось по два-три человека. Работайте, ребята!

Хотя я и числился снайпером, но исполнял обязанности напарника старшего сержанта Ведяпина Ивана Митрофановича. Ставил он себя высоко, поэтому, кроме звания, сообщил имя-отчество, рассчитывая, что я буду тянуться перед ним, как перед офицером. Ведяпину было года двадцать три, он имел на счету тридцать с лишним уничтоженных фрицев и носил на груди орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Для сентября сорок третьего года это был солидный набор. У нас в роте орден имел только капитан Черкасов, да еще три-четыре медали были у бойцов.

Высокий, костлявый, широкий в плечах, Ведяпин был с Урала. Работал в какой-то артели, а зимой охотился на пушного зверя. Поэтому его взяли в снайперы без всяких курсов. Первое время Ведяпин держался на расстоянии. Меня задевало, когда я приносил в котелке кашу на двоих, то Ведяпин выкладывал свою порцию в миску и вместе со мной не ел. Брезговал, что ли?

— Не бойся, я не заразный, — не выдержал я как-то.

Старший сержант ничего не ответил.