Читать книгу "Кайкен - Жан-Кристоф Гранже"

— Когда я приехала во Францию, — Наоко пропустила шутку мимо ушей, — я думала…

— Тебе хотелось стать француженкой?

— Нет. Всего лишь полноценным человеком, а не экзотическим сувениром. И уж точно не вагиной супермаленького размера.

— А ты-то его не разлюбила? — С набитым ртом Сандрина вернула мяч в центр поля.

— Кого?

— Пассана.

— Это уже в прошлом.

— А что в настоящем?

— Окончательный разрыв. За десять лет совместной жизни я так и не поняла, есть ли у нас общие воспоминания. Я испытываю к нему подлинную нежность, а заодно и жалость. И еще гнев, и… — Она замолчала, сдерживая слезы. — Нам больше нельзя жить под одной крышей. Мы друг друга на дух не выносим, понимаешь?

Сандрина взяла еще риса с сырой рыбой и проглотила не жуя. Господи, как вкусно!

— Слушай, эти штучки с лососиной…

Наоко уперлась локтями в стол, словно ее внезапно осенило.

— Я открою тебе одну тайну, — сказала она, наклоняясь к подруге.

— Давай. Обожаю тайны.

— В Японии ты бы нигде не нашла суши с лососиной.

— В самом деле? Почему?

— Потому что это слишком тяжелое блюдо.

Сандрина подмигнула и подхватила еще кусочек лососины.

— Ты хочешь сказать… как сами французы?

Наоко наконец-то улыбнулась и взяла корейское маки.

12

Вот уже битый час Пассан сортировал протоколы опроса свидетелей, осмотра места происшествия, заключения о вскрытии, опросы по соседству, заключения экспертов и прочую документацию, накопившуюся за четыре месяца расследования дела Акушера. Не меньше пяти-шести килограммов бумаги.

Официально он разбирал досье по делу, чтобы передать его своим преемникам. В действительности он сканировал важнейшие документы и сохранял на флешку, одновременно печатая бумажную копию, чтобы забрать домой. Будет чем начать обставлять квартирку в Пюто.

— Ты облажался, Пассан. Крепко облажался.

Не поднимая глаз, он узнал голос и марсельский акцент говорившего. Дивизионный комиссар Мишель Лефевр, его непосредственный начальник в уголовке. Выходит, заявился сюда с набережной Орфевр, чтобы лично устроить ему разнос. Можно сказать, оказал честь. Этой выволочки Оливье ждал с середины дня, когда закончил рапорт.

Не отвечая, он продолжал раскладывать кипы бумаг по папкам, которые убирал в коробки у себя на столе. За спиной у него гудел принтер. Оставалось надеяться, что туда Лефевр не полезет.

— Ты даже не вызвал группу захвата. Да кем ты себя считаешь? Одиноким ковбоем?

Пассан наконец поднял голову и взглянул на старшего офицера, одетого, как всегда, с безупречной элегантностью. Лефевр был ростом метр девяносто и шил костюмы на заказ. Со своей зачесанной назад гривой с проседью, рубашкой от Форциери и галстуком от Милано Лефевр косил под «итальянский шик». Помимо роста, картину портила его рожа: квадратная, как булыжник, с мускулистыми чертами наемника. Он смахивал скорее на генерала Паттона, чем на Джорджо Армани.

Лефевр оброс жирком, но шрам на лбу подтверждал, что карьеру он сделал не только за письменным столом. Оливье знал, что еще один шрам, гораздо длиннее, пересекает его левый бок. Лефевр был живым воплощением собственного афоризма: «Правда о мужике, как татуировка, видна либо в койке, либо в морге».

— Кому передают дело? — спросил Пассан, не отрываясь от своего занятия.

— Леви.

— Леви? Да он самый продажный легавый во всей уголовке!

— Зато опытный.

— Вот-вот, опытный взяточник.

Жан-Пьер Леви был его давний знакомый, погрязший в долгах из-за проигрышей на скачках и невыплаченных алиментов. Вечно ставит не на ту лошадку — и на бегах, и в личной жизни. Уже несколько раз против него выдвигались обвинения в активной и пассивной коррупции. Расследования Управления собственной безопасности ни к чему не привели, но все и так знали о его делишках. Изъятие вещдоков, торговля наркотиками, тихий рэкет, сговор с преступниками…

Лефевр грузно расхаживал по комнате. Наконец он остановился перед письменным столом и указал на коробки. От него разило дорогим парфюмом.

— Это что?

— Дело Акушера.

— Супер. Парни Леви его заберут.

— Зверь вырвался на свободу, Мишель. — Пассан прикрыл стопки бумаг ладонями. — Загнать его снова будет нелегко.

— И по чьей вине?

— Сегодня ночью мы взяли его с поличным. На месте преступления. Доказательств выше крыши. Кальвини боится собственной тени…

— Он прикрывает свою задницу. Возьми Гийара кто-то другой, и Кальвини, наверное, повел бы себя иначе. Ты сам не оставил ему выхода.

— Меня от этого тошнит.

Лефевр заговорил покровительственным тоном, подчеркнувшим его южный акцент:

— Сбавь обороты, парень. У меня телефон разрывается. Политиканы получили факсы с площади Бово.[9]Да они прямо с цепи сорвались. Им только твоей ночной выходки не хватало. Они-то спят и видят громкое раскрытие, а ты им подложил такую свинью. Браво. Будем молиться, чтобы Гийар со своими адвокатами не стал гнать волну, а СМИ на этот раз про нас забыли.

— Отдайте им меня на растерзание.

— Не изображай из себя мученика, Пассан. — Комиссар издал короткий смешок, словно пукнул. — Мы тебя прикроем, и ты это знаешь. — Он вновь усмехнулся. — Выбирать нам не приходится. Это тебе тоже известно. Что у тебя по другим делам?

Оливье с трудом припомнил свои текущие расследования. Он вдруг осознал, насколько выбит из колеи. Забросил и работу, и себя самого. Несколько слов, которые он сумел из себя выжать, никого не могли обмануть.

— Дорожишь своим местом, поостерегись, — отозвался великан. — Будешь артачиться и портить всем нервы, отправишься прямиком патрулировать Булонский лес. И считай, что тебе сильно повезло, если у тебя отсосет какой-нибудь беззубый трансвестит.

Он направился к двери, по пути вынув из розетки провод от измельчителя бумаг.

— Ты что творишь?

— Хочу уберечь тебя от искушения на случай, если вздумается лишить Леви кое-каких улик.

— Не мой стиль. Я сделаю все, чтобы помочь.

— Ничего ты не сделаешь, и сам это знаешь. Ты уже копируешь дело, чтобы забрать его домой. Ради бога, кончай придуриваться! Каким языком тебе еще объяснять?

После ухода Лефевра Пассан запер дверь и продолжил распечатывать бумаги. Одного он не выносил в этих новых офисах: стеклянных перегородок. Каждый полицейский, будто рыбка в аквариуме, выставлен на всеобщее обозрение. Начальник прав. Еще одна выходка, и его действительно понизят. Прямо во время развода — хуже не придумаешь. Надо вернуться в строй и быть паинькой. В голове мелькнули слова Ницше: «Хочешь ли ты, чтобы жизнь твоя всегда была легкой? Так оставайся постоянно в стаде и за стадом забудь о себе».