Читать книгу "Ищите женщину - Фридрих Незнанский"

— Ожидайте в следующем поколении, — почти серьезно ответил молодой человек. — А в этом вам уже никто не поможет. Они, конечно, могли переписать с жесткого диска всю имеющуюся на нем информацию. Но не сделали этого, поскольку, как я понимаю, не имели времени. Тем более если знали, что вы идете за ними по пятам.

— Значит, восстановить ничего нельзя?

— Не-а, — мотнул головой большой Славкин специалист. — Конечно, если поймаете этих деятелей и найдете у них либо диск, либо дискеты, тогда…

— Саня, — Грязнов отозвал Турецкого в сторону, — я так понимаю, что больше нам тут делать нечего. Давай не будем терять время.

— Что ты предлагаешь?

— Воспользоваться пока вторым телефоном.

— Питерским? Туда не звонить надо, а ехать. Поэтому, Слава, мы поступим следующим образом. Я сейчас поеду в родную контору и оформлю командировку в Петербург, а тебя попрошу воспользоваться, так сказать, любезностью нашего «сморчка», обещавшего свою помощь. Вот пусть он приедет сюда и поможет твоим ребятам еще раз просмотреть все самым внимательнейшим образом. Любой намек на те темы, которые мы обсуждали с ним, в данной ситуации может оказаться бесценным.

— Это ты мне говоришь? — улыбнулся Грязнов.

— Скорее себе самому. А вообще, я тебе скажу, Славка, я до сих пор не знаю, на кого грешить. Это ж явно не какие-нибудь международные террористы. И не криминальная среда. Значит?

— Я тоже подумывал, что тут может иметь свой интерес Владькина контора. Тем более — ты заметил? — они с ходу продемонстрировали бурную деятельность и мгновенно утихли. Как бы притаились и ждут, какие шаги мы сделаем.

— Ну все-таки так нагло убрать американского консула — я думаю, это для них слишком. Кокорин же — мелочь, не стоящая внимания.

— Не скажи, иначе зачем бы им было потрошить его компьютер!

— Тоже есть логика. Тогда я поехал, а ты действуй.

Когда Турецкий вышел, Грязнов сел к телефону:

— Рэм Васильевич? Очень хорошо, что вы оказались на месте. Узнали голос?

— Да, — недовольно проскрипел «сморчок». — Не далее как…

— Вот именно, — перебил Грязнов, — как говорится, и часу не прошло, как нам потребовалась ваша в высшей степени квалифицированная помощь. Помнится, вы обещали не отказывать нам в этой малости.

— Да, но…

— Я нахожусь в настоящий момент на квартире вашего друга. И было бы очень неплохо, если бы вы сюда подъехали. Могу я рассчитывать? Или, может, лучше прислать за вами машину?

Намек был более чем прозрачен: будешь мекать, силком доставим.

— Неплохо бы, а то с транспортом у нас некоторая напряженка.

— Вы на Мясницкой?

— Да… во дворе…

— Я знаю, сейчас дам команду.

Грязнов положил трубку и попросил одного из оперативников спуститься во двор и отправить водителя микроавтобуса в редакцию. Он черкнул на клочке бумаги адрес и фамилию человека, которого нужно там забрать и привезти сюда.

Затем вернулся к своим сотрудникам — они продолжали просматривать записи в блокнотах, тетрадках, на отдельных листках и даже в корзине для бумаг, где были одни обрывки. Муторная работа. Просмотрены и простуканы были все книжные полки и стены — на предмет возможного обнаружения какого-нибудь тайника, где хозяин квартиры мог хранить опасные документы. Однако самый тщательный обыск никаких видимых результатов не дал. В общем, пустое дело.

Должно быть, журналист вообще не держал дома никаких документов, необходимых ему в работе. Но тогда где они — эти дневники отца и его собственный, где компромат на эмигрантских лидеров, обозначенных в каких-то совершенно конкретных документах? Вариантов, по идее, могло быть три: либо все это уже унесли с собой те, кто опередил следствие, и тогда можно сказать, что концы потеряны; либо Кокорин ничего не держал у себя дома, понимая, какую опасность подобные материалы могут представлять для того, кто ими владеет, и те мужички в темных плащах остались с носом. В таком случае необходимо тщательно просеивать окружение журналиста в поисках того человека, которому доверился бы Вадим. И наконец, третье: Кокорин мог внести сведения в компьютер, а оригиналы спрятать в тайном месте. И те двое, включив «Пентиум» Вадима, обнаружили необходимое, выгребли подчистую и, не найдя этих оригиналов, ограничились быстрым и грубым обыском. А вот нашли что-нибудь или нет, тоже неизвестно. Оставалось лишь надеяться, что Кокорин действительно сознавал опасность и не держал оригиналы дома.

Вообще— то на этот вопрос мог бы ответить Зотов, но тот предпочитал «не знать». А в принципе, чтобы оценить степень «опасности» данных материалов, следовало бы для начала разобраться, каких конкретно лиц и организаций они касаются. Это ведь пока общие слова — полигон для шпионской деятельности американских и российских спецслужб. Этак и весь мир можно сюда пристегнуть, любую сферу, где сталкиваются жизненные — экономические и политические интересы двух сверхдержав. Будь это не так, на кой черт нужны дорогостоящие разведки! Да и дипломатов убивать какой смысл? И тем не менее…

Пока Грязнов томился в ожидании приезда Зотова, наблюдая за действиями своих людей и все более убеждаясь, что тут, кажется, действительно пустышка, позвонил водитель микроавтобуса и разочарованным голосом сообщил, что прокатился совершенно зря: этот Зотов, по словам его сослуживцев, давно уехал. Сказал секретарю главного редактора, что снова вынужден давать какие-то показания в связи со смертью Вадима, что за ним прислали машину и он уезжает и сегодня уже вряд ли вернется.

ПОХИЩЕНИЕ

Рэм Зотов, будучи потомственным интеллигентом, дед и прадед которого сеяли разумное, доброе, вечное, а отец интересовался исключительно биоорганической химией гормонов, токсинов, антибиотиков, антитоксинов, за что был удостоен государственных почестей, не испытывал приязни ни к правоохранительным, ни тем более к карательным органам. И хотя в роду Зотовых за последнее столетие никто не испытал на себе давления со стороны властей предержащих, негативно-скептическое отношение к их представителям, будь то полицейский пристав или участковый уполномоченный, являлось таким же врожденным и естественным, как свежая газета к утреннему чаю деда либо фортепьянные экзерсисы матери после шестичасового обеда-ужина.

Рэм, конечно, понимал, что его показания в связи с нелепой гибелью Вадима Кокорина, возможно, окажут какую-то помощь следователям, больше, кажется, озабоченным смертью американца, нежели соотечественника, но все равно чувствовал он себя очень неуютно. Гораздо интереснее, да и полезнее, на его взгляд, было заниматься обличением вопиющих нарушений законности все теми же органами на протяжении восьмидесятилетней истории Отечества.

Смерть Вадима подействовала на него, но не до такой степени, чтобы немедленно бежать на исповедь к милиционеру, даже если у него генеральские погоны. Ни о какой исповеди вообще речи быть не могло. Есть профессиональная этика, и то, о чем говорил или думал Вадим, это его личное дело, дело его совести. Ну а раз судьбой было предназначено ему уйти из жизни, значит, так тому и быть. С другой стороны, если бы карта легла иначе и Вадиму удалось рассказать со страниц еженедельника о той паучьей схватке, которая разгорелась в рядах славной российской эмиграции за овладение умами соотечественников в угнетенной большевиками, демократами, олигархами и автократами несчастной России, мог бы получиться отличный «гвоздь». Увы, значит, кому-то такая идея показалась опасной. И по логике вещей этот кто-то находится рядом, возможно, на расстоянии протянутой руки. Не исключено, что и среди тех, кто так интересуется теперь причиной гибели журналиста.