Читать книгу "Человеческий фактор - Виктор Пронин"

– Скажите, Валентин Евгеньевич, а чем объяснить, что все звонки, которые получал на свой мобильник Михась, шли из автоматов, расположенных рядом с вашим домом?

– Видимо, кто-то звонил ему из этого района, – Епихин раздраженно передернул плечами.

– Но это были не вы?

– Совершенно верно. Это был не я.

– Свежо предание, да верится с трудом, – улыбнулся Следователь.

– Отвали, – сказал Епихин жестковато.

И через неделю, вернувшись из Польши и доставив десяток рулонов ткани с высоким ворсом да к тому же еще и в полосочку, он позвонил Михасю из автомата у входа в метро «Таганская».

– Михась? – спросил Епихин, стараясь говорить голосом грубым, нагловатым, нетерпеливым.

– Ну... Михась. И что?

– Меня помнишь?

– Помню.

– Деньги появились?

– Так это ты подсунул?

– Мои люди.

– Как же они изловчились?

– Их дело.

– Или все-таки ты? – усмехнулся Михась.

– Меня две недели в Москве не было.

– Канары? Кипр? Майами?

– Германия.

– И что мне с этими деньгами?

– На пиво.

– Нас двое...

– Ты Алика имеешь в виду? Я знаю. Значит, вам обоим на пиво. Хватило?

– Немного осталось.

– Можете не экономить. Деньги будут.

– А что вы называете деньгами?

– Наконец-то я слышу дельный вопрос. Деньги начинаются с тысячи. Долларов, естественно.

– Или с десятков тысяч? – обнаглел Михась.

– Или с десятки, – поправил Епихин. – Не возражаю. Но придется поработать.

– Лопатой? Головой? Ногами?

– Руками.

– Долго?

– Как пойдет. Можете и за час управиться.

– И по десять тысяч?

– Договорились, – сказал Епихин и повесил трубку.

Откуда-то мы знаем, что недоговоренность всегда полезна, – это всегда хорошо – закончить разговор чуть раньше, чем ожидает собеседник. Такой прием дает возможность маневра, возможность переиначить свои уже произнесенные слова, истолковать их так, как потребуют обстоятельства. Откуда-то мы знаем гораздо больше, чем нам кажется, какие-то истины, знания, сведения живут в нас невостребованными, вроде как бы и ненужными, но наступает момент, наступает в жизни нечто чреватое, а то и попросту угрожающее, и все, что в нас таится, вдруг проявляется легко и просто, будто мы всегда владели и частенько этими своими тайными знаниями пользовались.

А ни фига!

Никогда мы ими не пользовались по той простой причине, что в них не было надобности.

И произносим ведь слова, иногда довольно удачные, уместные, более того – единственно правильные. Откуда они? Что или кто-то сидит в нас, подсказывая, выручая в момент рисковый и отчаянный?

Епихин повесил трубку, в доли секунды осознав вдруг, что именно сейчас и ни мгновением позже разговор надо оборвать. Пусть эти придурки, любители выпить на дармовщинку, пусть шепчутся за кружкой пива, уперевшись друг в друга потными лбами и шепча жаркие слова. Десять тысяч долларов на брата за час работы кого угодно расшевелят и вызволят из нутра мысли корыстливые и нетерпеливые.

По привычке Епихин хотел было вызвать из небытия, пока еще из небытия, Следователя и поговорить с ним жестко и неуязвимо, но тот не появился, не пожелал задать дурацкие свои вопросы. Значит, все было сделано правильно, значит, он и в самом деле пока неуязвим.

– Ну что ж, пусть так, – удовлетворенно подумал Епихин и сбежал по эскалатору вниз – ему надо было на Краснопресненскую, домой, к Жанне.

Жанна была красивая женщина, молодая, таких даже называют юными. Как сказал поэт – юные жены, любившие нас. Но не бывает бриллиантов без огрехов, ничего в мире не бывает без недостатков или же без того, что мы считаем недостатком.

Всегда есть, к чему придраться.

При желании.

Было и у Жанны темное пятнышко, нечто вроде родинки, впрочем, родинки многих только красят, многие сознательно рисуют их на своих милых щечках, на своих пухленьких губках. У знаменитой красавицы Синди Кроуфорд родинка на верхней губе застрахована на миллион долларов – вдруг какой-нибудь придурок в порыве страсти возьмет да и откусит! Дорого ему обойдется этот порыв. А ведь были времена, когда Синди предлагали эту родинку удалить – чтоб, значит, она еще красивше стала!

Вот дураки-то, прости их, господи!

Устояла красавица, сохранила родинку!

И вот, пожалуйста – мировая слава!

Многие девицы рванули было вослед, начали себе на верхних губках карандашами пририсовывать такие вот завлекалочки, но это уже был, сами понимаете, чистой воды плагиат.

Жанна в этом не нуждалась, ее родинка была в другом – из криминального мира пришла она в эту жизнь. Были в ее прошлом времена, куда более отчаянные, можно сказать, дерзкие, с ночными набегами, с побегами сами знаете откуда, с друзьями, которых вообще ничто не могло остановить.

Прошли эти времена, остепенилась Жанна. Но должен сказать совершенно откровенно, никто, прошедший такую вот школу в юности, не остепенится до конца, до смерти такой человек не забудет времена, когда все стояло на кону – жизнь, смерть, любовь, свобода, кровь...

А ведь было, было, было...

И хотя последние годы хорошо себя вела Жанна, стараясь не огорчать Епихина даже воспоминаниями, но в глазах ее, в потрясающих, между прочим, глазах, что-то осталось от прежней жизни – вызов, шалость, готовность оторваться в эту вот секунду и до конца.

До конца, ребята, до конца.

А это никогда не уйдет, не растворится в заботах кухонных, постельных или еще там каких-то.

Простите, но это – как первая любовь.

Да, любил Епихин Жанну, но в то же время чувствовалось в их отношениях... Как бы это сказать поточнее... Не то чтобы он опасался ее, но остерегался.

Да, это будет правильно, остерегался.

Понимал – не любые слова ему позволены, не любой его поступок Жанна стерпит или простит. Да, встречала она его улыбкой радостной, искренней, но была в этой ее улыбке и усмешка, чуть оценивающая, чуть снисходительная. Она как бы говорила: «Ну-ну, дорогой, ну-ну...» Она знала ему цену, и цена эта была не слишком высокой, не слишком. Это Епихина ничуть не раздражало, не обижало, это ему даже нравилось. Он был неглуп и понимал – Жанна маленько посильнее его.

Как-то их встретили отчаянные ребята, уже около полуночи. Дальше могло произойти все, что угодно, без исключений – все, что, угодно, тем более что Епихин, хорошо подвыпив, вел себя неосторожно, или, лучше сказать, непочтительно по отношению к этим ребятам. Жанна в одну секунду поняла, кто у них вожак, отвела его в сторону и что-то прошептала на ухо. И все они, пять человек, мгновенно растворились в ночной темноте, если уж выразиться красиво!