Читать книгу "Черная книга - Орхан Памук"

Саим был взволнован рассказом Галипа, и они немедленно приступили к работе. Первые два часа они пили чай, который подавала жена Сайма (Галип вспомнил, что ее зовут Рукие), бросали в рот кусочки кекса и просматривали имена и псевдонимы только авторов журналов. Потом расширили круг поиска до псевдонимов признавшихся на допросах и сотрудников журналов: скоро у них голова пошла кругом от этого увлекательного полулегального мира с его сообщениями о смертях, угрозами, признаниями, бомбами, опечатками, стихами и лозунгами, мира, который все еще существовал, но уже начал исчезать из людской памяти.

Саим считал, что большинство имен, с которыми они встречались в журналах, были вымышленными. Они пытались угадать, кто стоит за этими именами, понять, по какому принципу изобретались псевдонимы, расшифровать их; жена Сайма ушла, оставив мужчин в комнате с наваленными повсюду грудами бумаг, газет, журналов и листовок. Было далеко за полночь; в Стамбуле царило волшебное снежное безмолвие.

Имя Мехмеда Йылмаза встретилось им в журнале четырехлетней давности. Галип подумал, что это случайность, и хотел было уже уйти, но Саим удержал его, заверив, что в его журналах — он так и называл их все: «мои журналы» — ничего случайного быть не может. Следующие два часа они усердно просматривали журналы и открыли, что Мехмет Йылмаз сначала превратился в Ахмета Йылмаза, а в журнале, где на обложке был изображен колодец, вокруг которого стояли крестьяне и разгуливали куры, Ахмет Йылмаз преобразился в Метина Чакмаза. Саим без труда установил, что Метин Чакмаз и Ферит Чакмаз — одно и то же лицо; отказавшись от сочинения теоретических статей, этот человек стал писать песни, но и в этом жанре работал недолго. Саим на цыпочках пошел в спальню, принес еще одну подборку журналов и в номере, вышедшем три года и два месяца назад, уверенно нашел своего героя, будто сам поместил туда его статью: теперь это был уже не Ферит Чакмаз, а Али Харйкаульке, и он писал, что, поскольку в прекрасном будущем отпадет надобность в королях и королевах, то изменятся правила шахматной игры, что детей по имени Али хорошо кормят, поэтому они вырастут рослыми и крепкими, что в конце концов будут разгаданы все тайны, и счастливые люди будут беспечно сидеть по-турецки, и на лицах у них можно будет прочитать их имена. Открыв другой номер журнала, они поняли, что Али Харйкаульке не автор, а переводчик этой статьи. Автором же статьи оказался албанский профессор. Галипа поразило, что рядом с биографией профессора он встретил имя бывшего мужа Рюйи, который никогда не скрывался за псевдонимами.

Галип молчал, удивленный, а Саим гордо сказал: «Нет ничего более удивительного, чем жизнь! Кроме слова».

Он снова на цыпочках пошел в спальню и принес две больших коробки, доверху набитых журналами: «Это журналы фракции, имеющей связи с Албанией. Я открою тебе странную тайну, на разгадывание которой у меня ушли годы, поскольку вижу: то, что ты ищешь, каким-то образом связано с ней».

Саим разложил журналы, заварил чай и начал рассказ:

— Шесть лет назад, как-то в субботу после обеда, я листал последний номер одного из журналов, придерживающихся курса Албанской партии труда и ее вождя Энвера Ходжи (тогда выходило три таких журнала, и они вели между собой острую борьбу); итак, я просматривал журнал «Халкын змеи» («Труд народа».)— вдруг попадется что-нибудь интересное. Мое внимание привлекла статья и фотография к ней: в статье говорилось о торжествах по случаю вступления в организацию новых членов. Меня не удивило, что в нашей стране, где запрещена какая бы то ни было коммунистическая деятельность, открыто сообщалось о вступлении новых членов в марксистскую организацию, о церемонии с чтением стихов и игрой на сазе; пренебрегая опасностью, журналам всех мелких левых организаций ради выживания приходилось сообщать о своем росте и в каждом номере печатать подобные статьи. На черно-белой фотографии были видны плакаты с портретами Энвера Ходжи и Мао; собравшиеся читали стихи и курили сигареты с такой страстью, будто выполняли священный обряд; бросалось в. глаза, что в зале двенадцать колонн. Это было странно. Но еще более странным было то, что вымышленные имена вступающих в организацию были сплошь имена алевитов (Алевиты, они же шииты, — последователи Али, зятя пророка Мухаммеда), такие, как Хасан, Хюсейн, Али, то есть, как я открыл впоследствии, имена, дающиеся в честь основателей ордена Бекташи (Религиозный мистический орден, основанный в Турции в XV в. Хаджи Бекташи. Запрещен в 1926 г.Имел центр в Албании). Если бы я не знал, насколько сильно было когда-то в Албании влияние ордена Бекташи, я бы даже не заметил здесь ничего загадочного; я стал изучать литературу о Бекташи, о янычарской армии, о хуруфитах (Хуруфиты — члены шиитской общины, основанной в XIV в., верящие в мистическое значение букв.Члены ордена Бекташи), коммунизме в Албании и разгадал историческую загадку.

Ближе к утру Саим стал излагать семисотлетнюю историю ордена Бекташи, начиная с его основателя Хаджи Бекташи Вели. Он говорил об алевитских, мистических и шаманистских истоках ордена, о его участии в основании и возвышении Османского государства, о революционных и бунтарских традициях янычарской армии, основу которой составляли бекташи. Если подумать о том, что каждый янычарский воин был членом ордена Бекташи, то станет ясно, какое влияние оказал на историю Стамбула орден, секреты которого всегда строго охранялись. В 1826 году после расстрела по приказу султана Махмуда II взбунтовавшихся армейских казарм, которые противились новой военной методике Запада, были закрыты дервишские обители — очаг духовного единства янычар, а отцов ордена выслали из города.

Через двадцать лет после первого ухода в подполье бекташи вернулись в Стамбул, но на сей раз как орден Накшибенди. В течение восьмидесяти лет, вплоть до того момента, когда Ататюрк после провозглашения Республики запретил деятельность всех орденов, бекташи представляли себя внешнему миру как накшибенди, но между собой они жили как бекташи, еще глубже спрятавшие свои тайны.

Перед Галипом лежала книга о путешествии в Англию; гравюра на раскрытой странице, изображавшая религиозный обряд бекташи, была в значительной мере плодом творческой фантазии художника, но Галип насчитал двенадцать нарисованных на ней колонн.

— Третий приход бекташи, — продолжал Саим, — состоялся через пятьдесят лет после провозглашения Республики, и на этот раз не в виде ордена Накшибенди, а в виде марксизма-ленинизма. — Помолчав, он взволнованно стал показывать журналы, брошюры, книги, собранные вырезки, фотографии и гравюры, свидетельствующие о том, насколько совпадало происходившее в ордене и в политической организации: обряд приема новых членов, физические испытания, которым подвергались молодые кандидаты перед приемом, преклонение перед павшими за идею, сами способы выражения этого преклонения, священный смысл, придаваемый слову «путь», значение единства и единения духа — не важно, какими словами оно выражается, — радения, узнавание друг друга единомышленниками по усам, бородам, даже по взглядам, сазы, звучащие во время обрядов, ритм и рифмы читаемых стихов и т. д. и т. п. — Даже если все это случайные совпадения, — сказал Саим, — и просто жестокая шутка, которую сыграл со мной Всевышний при помощи статей, главное — и надо быть совершенно слепым, чтобы не заметить этого, — налицо: в журналах политической организации с очевидностью, не оставляющей никакого сомнения, неизменно повторяется игра слов и букв, которую бекташи заимствовали у хуруфитов. — И в глубокой тишине, когда слышны были свистки сторожей из далеких кварталов, Саим стал медленно, как молитву, читать фразы, в которых он открыл игру слов, указывая на скрытый смысл прочитанного.