Читать книгу "Мистер Гвин - Алессандро Барикко"

— Да, о Ребекке, стажерке.

Том расхохотался.

— Что, Джаспер, имеешь слабость к толстухам?

Повернулся к Лотти:

— Послушай-ка, вот хохма: Джасперу нравится Ребекка.

На заднем плане послышался сонный голос Лотти: кто это, Ребекка?

— Джаспер, дружище, ты никогда не устанешь меня удивлять.

— Можешь ты на минуту прекратить свои казарменные шуточки и выслушать меня?

— Хорошо.

— Дело серьезное.

— Ты влюбился?

— Дело серьезное в том смысле, что оно касается работы.

Том нацепил очки. При данных обстоятельствах это означало, что он открыл контору.

— Она убедила тебя надиктовать сцены из книг, которые ты никогда не напишешь? Говорил же я: она молодец.

— Нет, Том, то дело прошлое. Она нужна мне для работы. Но для другой.

— Так забирай ее. Я на все согласен, лишь бы ты снова начал писать.

— Все не так просто.

— А в чем дело?

— Я хочу списать с нее мой первый портрет. Помнишь эту задумку с портретами?

Том прекрасно помнил.

— Знаешь, Джаспер, я не в восторге от этой идеи.

— Знаю, но теперь проблема в другом. Мне нужно, чтобы Ребекка дней тридцать приходила ко мне в мастерскую позировать. Я ей буду платить. Но она скажет, что не хочет терять работу у тебя.

— Позировать?

— Я хочу попробовать.

— С ума сошел.

— Может быть. Но окажи мне такую любезность: позволь ей поработать на меня с месяцок, а потом заберешь обратно.

Они еще поговорили, и это был прекрасный звонок, ибо в конце концов они принялись обсуждать ремесло писателя и все те вещи, которые оба любили. Джаспер Гвин объяснил, что ситуация портрета привлекала его, поскольку вынуждает подчинить талант, склонить его к неудобной позиции. Он отдавал себе отчет в том, что предпосылки абсурдны, но это-то его и влекло: подозрение, что если отнять от письма естественную предрасположенность к роману, оно как-то проявится, чтобы выжить, сделает какой-то ход, что-нибудь. Сказал еще, что это самое нечто люди потом купят и отнесут домой. Добавил, что это будет непредсказуемый итог домашнего, приватного ритуала, не предназначенный для того, чтобы всплыть на поверхность мира, а значит, избавленный от терзаний, какими сопровождается ремесло писателя. На самом деле, заключил он, мы говорим о совсем другом ремесле. Можно назвать его: переписчик.

Том выслушал. Он старался понять.

— Не вижу, как ты объедешь на кривой белоснежную руку, плавно покоящуюся на крутом бедре, или взгляд, сияющий, как луч восходящего солнца, — заметил он наконец. — И вряд ли можно вообразить, будто кто-то сделает такие вещи лучше, чем Диккенс или Харди.

— Ну конечно, если я остановлюсь на этом, поражение неизбежно.

— Уверен ли ты, что кроме этого что-то есть?

— Не уверен. Но должен попробовать, говорю тебе.

— Тогда договоримся так: я тебе уступаю мою стажерку и не долблю мозги, а ты обещаешь, что, если этот опыт тебе ничего не даст, ты снова начнешь писать. Книги, я имею в виду.

— Что это, шантаж?

— Соглашение. Если у тебя ничего не выйдет, будет по-моему. Начнешь со сцен из книг, которых ты никогда не напишешь, или с чего захочешь. Но ты вернешь мастерскую Джону Септимусу Хиллу и подпишешь прекрасный новый договор.

— Я мог бы найти кого-то другого, кто стал бы мне позировать.

— Но ты хочешь Ребекку.

— Да.

— Ну так как?

Джаспер Гвин подумал, что в конечном счете такая игра ему даже нравится. Мысль о том, что неудача отбросит его назад к пятидесяти двум вещам, какие он не желал больше никогда делать, вдруг показалась ему электризующей. В конце концов, он принял условия. Было почти три часа ночи, и он принял условия. Том подумал, что вскорости к нему вернется один из немногих прошедших через его агентство писателей, которого он мог считать настоящим другом.

— Завтра пошлю к тебе Ребекку. В прачечную, как обычно?

— Может быть, лучше в более уединенное место.

— Тогда в бар отеля «Стаффорд». В пять часов?

— Хорошо.

— Не вздумай жульничать.

— Не вздумаю.

— Я уже говорил, что люблю тебя?

— Сегодня ночью — нет.

— Странно.

Еще минут десять они обменивались колкостями. Два подростка.

24

На следующий день к пяти часам Джаспер Гвин явился в отель «Стаффорд», но из чистой вежливости, потому что к тому времени решил отступиться, придя к выводу, что сама мысль о разговоре с этой девушкой для него совершенно невыносима. Тем не менее, когда Ребекка пришла, он выбрал уединенный столик у окна, выходящего на улицу, и было нетрудно завязать разговор о погоде и о потоке машин, которые к этому часу запрудили весь город. Твердо решив заказать виски, вместо этого попросил яблочный сок со льдом, а также вспомнил, что здесь подают очень вкусные пирожные. Мне только кофе, сказала Ребекка. Как все по-настоящему толстые люди, она к пирожным даже не притронулась. Вся сияла, в своей бесцельной красоте.

Сначала поговорили на отвлеченные темы, просто примеряясь друг к другу, как это обычно бывает. Ребекка сказала, что немного робеет в роскошных отелях; но, возразил Джаспер Гвин, вы должны понять: мало на свете мест, более притягательных, чем холлы гостиниц.

— Все эти люди, снующие туда-сюда, — сказал он. — Их тайны.

Потом пустился в признания, что было ему несвойственно, и сказал, что в следующей жизни ему бы понравилось быть гостиничным холлом.

— Работать в холле, вы хотите сказать?

— Нет-нет: быть холлом, в физическом смысле. Пусть даже в трехзвездочном отеле, это неважно.

Ребекка рассмеялась и, когда Джаспер Гвин спросил, чем бы она хотела стать в следующей жизни, ответила стандартно: рок-звездой, страдающей от анорексии; похоже, такой ответ был у нее всегда наготове.

Так что вскоре все стало гораздо проще, и Джаспер Гвин подумал, почему не попробовать, не высказать, что у него на уме. Он начал издалека, уж такая у него всегда была манера.

— Я хочу спросить у вас, Ребекка: доверяете ли вы мне? Иными словами, уверены ли вы, что сидите за одним столиком с человеком воспитанным, который никогда не поставит вас в положение, скажем, неприятное?

— Да, разумеется.

— Ибо я должен задать вам довольно странный вопрос.