Читать книгу "Вперед в прошлое 8 - Денис Ратманов"

мужчины. Кто это? Иисус?

— Кто-то с книгой. Может, и Иисус… Хотя нет, вроде не похож. — Андрей прищурился. — Но точно не Богородица. Да кто угодно может быть. Имя святого, увы, затерто. Любой христианский святой — это прежде всего книжник, священная книга — символ, понимаешь? Часть его самого.

Я потер лоб и спросил:

— Думаю, мало кто из них был грамотным.

— Говорю же — символ! — то ли возмутился, то ли обиделся он.

— А можно ее восстановить? Осветлить, чтобы хотя бы образ был узнаваемым.

— Можно. И это не так сложно, как кажется, — обнадежил меня он. — Есть знакомый реставратор… Да я и сам могу, это чистая химия… Но не рискну: опыта мало.

Ненадолго задумавшись, Андрей сказал виновато:

— Но он бесплатно работать не будет.

— Не вопрос. Узнаешь у него, что почем?

— Это же надо! Она бесценна! — Будто не слыша меня, он вскинул голову. — Четыре века! Ты представляешь, что видела эта икона, что она может рассказать?

Как-то не по себе стало: для кого-то это святыня, а для меня — просто дорогой предмет. Да и для Андрея — святыня. Не потому, что он верующий, а оттого, что знает истинную цену таких вещей, и она измеряется не деньгами.

Он и сам по роду своей деятельности был немного художником, немного плотником, но — творцом. Я не спешил забирать икону, Андрей — не торопился с ней расставаться.

Наконец вернул ее.

— Я спрошу у реставратора. Потом, если не доверяешь мне, пойдем к нему вместе, и пусть работает под присмотром, а то мало ли.

— Дело не в том, доверяю или нет. Если она действительно ценная… В наше время убивают и за сто долларов. Но ты узнай, да.

Андрей забыл о своей работе, заходил по сцене туда-сюда. Никакой актер не сыграл бы лучше вдохновленного и озадаченного человека. Казалось, мир перестал для него существовать.

— Если он возьмется, — сказал я, — договаривайся на вечер любого дня, часов на девять. Попрошу кого-нибудь сурового и внушительного тебя подстраховать.

На ум пришел разве что Каналья, и я поймал себя на мысли, что он единственный взрослый мужчина, которому можно доверять на все сто процентов.

— Это… это фантастика! — с придыханием проговорил он. — Ты нашел больше, чем клад! Вот это я называю везением!

Я неспешно упаковал икону, потом — лампу и подумал, что это самые ценные вещи в нашей квартире. Но переживать о их сохранности вряд ли стоит: если залезет какой наркоман, то вынесет в первую очередь телик и кастрюли. Может, вещами прельстится, а антиквариат сочтет хламом. Только если Андрей кому-то похвастается, вот только тогда воры нагрянут конкретно за иконой и лампой. А ведь он наверняка разболтает! Потому я сказал:

— Андрей, никому не говори, что эти вещи мои. Чьи угодно, придумай что-нибудь, но обо мне или о моей семье — ни слова.

Зять на долю секунды остолбенел, кивнул, как болванчик, и я понял, что сделал — внушил ему, и, похоже, успешно. Промелькнула мысль внушить, чтобы забыл Наташку, но я отогнал ее. Может, лучше внушить, чтобы устроился на работу, где платят, и слез наконец с шеи малолетки?

— Вам тут деньги задерживают? — осторожно поинтересовался я.

Вместо ответа он тяжело вздохнул.

— Не просто задерживают — хуже! Тут нет ставки «актер», представляешь? Все они — энтузиасты, работают кто где, вечером собираются на репетицию. Я и сам думал бросить, но как? — Он обвел сцену театральным жестом. — Что будет, если все пойдут торговать на рынок? Не останется ни учителей, ни врачей, ни милиционеров, ни нас. Наши актеры — те люди, на которых держится то хорошее, что осталось. Как долго продержится — вопрос. Но мы постараемся, чтобы — подольше. А там… наверное… Нет, должен появиться свет в черноте, нельзя же все время так.

— Конечно появится этот свет, — обнадежил я Андрея. — Но не завтра и не через год. Лет через десять.

Он смолк и сделался маленьким, жалким, и я понял: лишить его театра — все равно, что медленно убить. Но можно ведь совмещать театр и другой вид деятельности, уж на еду точно будет хватать.

— И еще, — сказал я. — Разговор между нами, Наташе — ни слова, договорились?

Он кивнул, и я продолжил:

— Наташа ворует дома еду. Это неправильно, когда шестнадцатилетняя девочка…

Другой бы пошел в отказ — типа, ничего не знаю. Андрей начал менять цвет, маскируясь под занавески. Сперва покраснели его глаза, потом — нос, шея, щеки, и он залился краской, сел прямо на сцену, зажмурившись и сжав переносицу пальцами. Хоть картину пиши: Отелло, терзающийся после удушения Дездемоны.

Зато я увидел, что у этого человека совесть больше него самого, и она не позволит и дальше так поступать, сожрет.

Мне много ему хотелось сказать, но теперь было ясно, что он и сам все понимает. Возможно, раньше не хотел верить в очевидное, ведь Наташка — лицедейка, и что угодно могла ему наплести. А теперь реальность обрушилась со всей своей беспощадностью.

Что делает ему честь, оправдываться он не стал, просто сказал:

— Я подумаю, как это можно исправить. На худой конец и правда на рынок пойду.

Пару минут мы молчали. Наконец Андрей успокоился и, стараясь не смотреть мне в глаза, пробормотал:

— Хочешь, я расскажу, что тут у нас? — Он будто хотел отвлечь меня от неприятного разговора, схватил длинную палку, оплетенную разлохмаченной бечевкой. — Смотри, это пальма. Точнее ствол, правда, как настоящий? Наташа придумала, для «Курортного романа», эту пьесу написал местный драматург. А вот листья. Правда, как живые? А ведь можно было бы просто нарисовать деревья, но так есть эффект присутствия. И вон, видишь, дома? Мы собирали картон, скрепляли листы между собой. И получилось, как в Ялте, и колоннада эта… Там, в Крыму есть такие беседки. У нас негде это хранить, в здании давно не было ремонта, и все разборное. Причем я так придумал, чтобы потом можно было комбинировать детали и делать новые декорации из старых.

Он бегал от декорации к декорации, рассказывал об их истории, и театр оживал, казалось, теперь мы актеры, а все персонажи, которым дали жизнь на этой сцене, расселись в полумраке и наблюдали за нами. Вскоре Андрей так увлекся, что забыл о недавнем неприятном