Читать книгу "Девушка в зеркале - Сесилия Ахерн"

Конечно, Хэтти не могла не увидеть, что люстры исчезли. От внимания этой женщины не укрывалось ничто, не замечала она разве что огромную родинку, грозившую захватить всю ее верхнюю губу. Герман спокойно сообщил, что люстры он снял, чтобы они не пострадали во время монтажных работ.

— Да я вас уверяю, это очень аккуратные ребята. Я знаю их уже пятнадцать лет и, где бы ни работала, всегда приглашаю их ставить охранные системы. Они ни за что не повредили бы ваши люстры, им вообще нет нужды к ним приближаться.

— Все равно.

— Позвольте спросить, а как вам удалось в одиночку спустить люстры? И куда вы их отнесли? Мне чрезвычайно интересно.

Эмбер сидела, уставившись в одну точку и будто не слыша вопросов Хэтти. Это беспокоило Германа: он боялся, что она все испортит.

— Дорогая, почему бы тебе не угостить миссис Браун чаем?

— Спасибо, не стоит беспокоиться…

— А я бы выпил эспрессо, — перебил Герман. — Люстры я отнес в домик священника. Скажите, скоро ли они закончат? Понимаете, для работы мне нужны тишина и покой.

Хэтти была не дура и сразу догадалась, что вопрос следует считать закрытым.

— Они говорят, что закончат к вечеру, но я подозреваю, кое-что останется и на завтра.

Она оказалась права, к концу дня рабочие всего не успели, а когда явились на следующий день, то не увидели кричащих, на их вкус, картин, висевших раньше на стенах, но, конечно, промолчали.

— Готов поспорить, что он проиграл их в карты, — заметил один из них, когда они подкреплялись принесенными с собой сандвичами и кофе, хотя миссис Бэнкс все время пыталась их накормить. Они сидели в доме священника, отряхнув от пыли стулья и столы, которые стояли там без дела со времен закрытия музея.

— Да он миллионер, — сказал второй.

— Миллиардер, — поправил третий, откусывая сандвич с джемом и размышляя, когда же его молодая жена научится готовить что-то другое.

— Миллиардами ворочает его компания, а не он сам, — сказал четвертый, кусая сандвич с фаршированной индейкой, так что клюквенный соус стекал по подбородку — к черной зависти обладателя сандвича с джемом.

— Теперь уже нет, дела у них плохи, — сообщил доселе молчавший пятый, и все с удивлением уставились на него.

— С каких это пор ты стал следить за рынками?

— С тех самых, когда мой зять уговорил меня прикупить золотишка. Я потратил почти все деньги, что остались от матери, а ведь хотел устроить себе игровую комнату. Теперь я смотрю деловые каналы и скажу вам, что золото скорее вырастет в цене, чем моя игровая комната. Так или иначе, Си-эн-эн часто упоминает Германа Бэнкса. Говорят, он исчез и у его компании большие неприятности.

— И что он тут делает?

— Пишет книгу.

Один из них фыркнул:

— Как же! Зачем ему? Он может нанять кого-нибудь, чтобы написали за него.

— Пишет-пишет. Когда я тянул провод по верхнему окну, я видел, что он сидит за столом со старой пишущей машинкой и черкает страницы красной ручкой. Там вся комната полна этих машинок, и этот писатель Грегори Берне на всех стенах.

Раздался общий стон:

— Еще один!

— Но у этого, похоже, получится, в отличие от остальных.

— Сегодня по Си-эн-эн была передача «Где Герман Бэнкс?», — сообщил самый молчаливый.

— Наверное, они были бы рады узнать, что он в Литерли, — предположил тот, что ел сандвич с джемом. — И заплатили бы на радостях столько, что хватило бы на игровую комнату.

Все притихли.

— Нет, ребята, не стоит. Мы до сих пор не закладывали клиентов, давайте не будем портить себе репутацию.

Все согласились.

У бригадира зазвонил телефон. Наверное, Хэтти Браун — торопит их с работой.

— Мы только что пообедали, — объяснил он, стряхивая крошки с груди, — в старом домике священника. А то мы ему там надоели. — Она что-то сказала, и он огляделся по сторонам. — Люстры? Ни одной люстры здесь нет.

Герман сидел в кабинете и смотрел на маленький монитор, благодаря новой системе безопасности отображавший все закоулки дома. Ночью в инфракрасном освещении изображение на экране приобретало зеленоватый оттенок. С утра он спешил просмотреть ночную запись, вглядывался в каждый дюйм на экране, но ни разу не обнаружил вора, входящего в дом среди ночи или ранним утром и выносящего их столовые приборы, картины, драгоценности или плазменные телевизоры.

Никто не входил и не выходил, а рукопись между тем росла, и вещи продолжали исчезать. Несмотря на эти загадочные явления, Герман странным образом чувствовал себя в полной безопасности. Ему ничто не угрожало, работа над книгой продвигалась: он перевалил за половину и готовился вскоре перейти к завершению — сочинить чудесный, восхитительный финал. Все оказалось гораздо лучше, чем он ожидал. Они с писателем-невидимкой находились на одной волне, плавно сменяя друг друга, и тот порой удивлял его, добавляя неожиданные детали и повороты сюжета, которые даже Герману не приходили в голову. Невидимка был наделен чувством юмора и знанием подробностей жизни, и пусть всякий раз при виде новых страниц по спине у Германа пробегал холодок, вскоре он, увлекшись, уже довольно прищелкивал языком.

Герман взял одну из ранних глав и вновь погрузился в чтение. Англия начала девятнадцатого века: грязь, жестокость, грубые нравы. Маленькие люди, такие как его герой, борются за выживание. Эдвин Грей выходит из тюрьмы после десяти лет заключения, превратившись в тень прежнего человека. Согбенный, изнуренный тяжелой работой и истощенный постоянным недоеданием, он выглядит гораздо старше своих тридцати шести лет и ходит с палкой, прихрамывая. Таким он возвращается домой, туда, где живет его семья и двенадцатилетняя дочь, которую он совсем не знает.

Когда он проходил по Сэвил-роу, ему издали бросилось в глаза, что вывеска над их семейным ателье лишилась слова «сын». Сердце тяжело заныло. Но, подойдя поближе, он увидел, что «е» в фамилии «Грей» отвалилось, да и само ателье закрыто, окна заколочены. Сбитый с толку, он решил, что наследственный семейный бизнес, гордость и радость отца, переехал в другое место, и под взглядами смотревших на него с недоверием соседей, знакомых и незнакомых, Эдвин заковылял дальше. На душе была необыкновенная легкость — впервые за десять лет. Когда показался их дом, он прибавил шагу, почти побежал на своих больных ногах. В темноте сырой камеры он представлял его большим, чем оказалось на самом деле. Мысли о доме были его спасением, может, потому с каждой ночью дом в его воспоминаниях становился все больше, величественнее, еда — вкуснее, а мебель — богаче. Он вспоминал вечеринки, заново переживал детские годы, проведенные в этих комнатах. Да, дом был не такой большой и ухоженный, как ему запомнилось. Эдвин подумал, что надо не забыть поговорить об этом с Генри, их управляющим. Прежде он отчитал бы его прилюдно, дабы тот, устыдившись, бросился выполнять свои обязанности; прежде — но не теперь, после десяти лет в тюрьме, где с ним обращались хуже, чем с собакой. Достаточно будет нескольких слов с глазу на глаз.