Читать книгу "Амурские волны - Семён Иванович Буньков"

у самого… Я даже ничего не знала… А насчет аспирантуры ты не шути.

— Я не шучу, Валюша…

Растерявшись от неожиданности и не зная, что сказать, Валя напряженно смотрела на Геннадия. Она ждала, что вот сейчас он обратит свои слова в шутку. Но лицо Геннадия было серьезно, даже слишком серьезно.

— А как же я?.. — с трудом произнесла девушка.

— Но ведь всего один год! — горячо заговорил Геннадий. — Через год и ты устроишься в аспирантуру. А пока что-нибудь придумаем…

— Но ведь это… Нет, не может быть.

— Что не может быть?

— Да все… — Валя сказала это негромко, с жалостливыми нотками в голосе. Геннадию захотелось сказать что-то ласковое, что рассеяло бы ее сомнения. Но, увидев, как потемнели глаза девушки, понял, что не в его силах заставить Валю думать иначе. Горько усмехнувшись, произнес:

— Я знал, что ты не поймешь…

Валя круто повернулась и побежала к лестнице. Геннадий догнал ее в коридоре третьего этажа. Там, возле приемной директора, толпились выпускники.

— Валя! Ты куда? — с трудом переводя дыхание, спросил Геннадий.

— Оставь меня! — не оборачиваясь, резко бросила девушка.

— С ума сошла!

Весь день Геннадий старался убедить себя, что с Валей все кончено. Нельзя так. Никакого здравого смысла. Ну, допустим, виноват он перед ней. Он может извиниться. Но Валя рубит с плеча, она обо всем судит прямолинейно. В жизни всякое случается, и о каждом отдельном случае нужно судить особо, учитывать обстоятельства.

«Так дальше нельзя!» — повторял Геннадий. Устав от пережитых волнений и беспрестанной ходьбы по комнате, он прямо в одежде лег на заправленную кровать и, заложив за голову руки со сцепленными пальцами, печально глядел в потолок. По потолку возле матового плафона, потемневшего от пыли и времени, ползала черная муха.

Кто-то слабо постучал в дверь. В сознании Геннадия невольно шевельнулось: может быть, Валя? И, словно спохватившись, он начал снова убеждать себя:

«Нет, нам не о чем разговаривать. Все уже сказано».

Но вечером, когда солнце спряталось за крыши домов, сам отправился к Вале.

Звякнул в передней звонок. Валя молча провела его в комнату… Достала из буфета две чашки и вазочку с печеньем. В одну чашку налила из термоса чай, пододвинула Геннадию. Сама взяла вышивку, присела на диван. Девушка зябко куталась в шерстяную кофточку, то и дело поправляла ее.

Геннадий, когда шел сюда, готовился к бурному объяснению и теперь сидел, подавленный тягостным молчанием. О чем думает Валя? Определить это по выражению ее лица невозможно: оно оставалось спокойным и непроницаемым. Когда молчание стало невмоготу, Геннадий спросил с усилием:

— Что же мы будем делать?

Валя ответила:

— Работать.

Геннадий быстро подошел, сел рядом. Взял у нее из рук вышивку и начал горячо говорить о том, что самое дорогое у него в жизни — это она, Валя, что они не могут так глупо разъехаться, что ошибиться всегда легче, чем потом исправлять ошибки. Валя слушала, его, не перебивая, а когда он кончил, сказала отрывисто, с дрожью в голосе:

— Ты обманул меня. Зачем ты пришел сюда?

Помолчав, она глухо добавила:

— Я уезжаю в Красноярск.

— Значит, ты никогда не любила меня! — выпалил Геннадий, — наверно, и Павка едет в Красноярск?

И тут же понял, что получилось это у него глупо и непоправимо пошло.

…Даже не оглянувшись на окно Валиной комнаты, Геннадий быстро зашагал по направлению к студенческому городку. Поравнялся с местом, где прежде был дощатый забор, а теперь высилось новое здание. Вспомнился разговор с Павкой Залужным.

«А вдруг Павка поедет на тот самый завод, где Федулин, случайно разговорится с ним и?..»

И в душу начало вползать противное чувство страха и неуверенности.

ИВУШКА

Второй день гудел на болоте лес. Второй день звенели там пилы, стучали топоры. Со стоном и треском падали в траву сосны, березы. Вздымались фонтаны бурой воды, часто слышался упреждающий покрик: «Сторони-нись!..»

Второй день толклась Люба Титаренко в болотной воде, по утрам еще покрытой ломкой и хрусткой коркой льда. Вместе с Наткой Белоусовой валили деревья с корня, и когда Яшка Килин разделывал их, собирали и стаскивали в кучу сучья.

Ноги в резиновых сапогах стыли, а спина под ватной телогрейкой была мокрая. Яшка, невысокий дюжий парень, орудовал топором на вид неторопливо и все же часто подгонял девчат хлесткими шуточками. Они огрызались, а Килин, словно этого только и ждал, скалил зубы, и широкое черномазое лицо его расплывалось в блаженной улыбке. Яшка, вонзив топор в толстый комель, объявил:

— Перекур с дремотой. Будем о жизни толковать.

— А что такое жизнь? — насмешливо спросила Натка.

С первых дней совместной работы она невзлюбила Яшку и открыто высмеивала его. За то, что он неверно произносит многие слова; за то, что выпускает из-под шапки чуб; за то, что путает мансарду с Массандрой и, работая с девчатами, забывает вовремя бриться.

Яшка как будто не замечал ее насмешек, но обращался чаще всего к Любе: она не высказывала своего отношения к Яшке так откровенно.

Девчата выбрали место посуше, присели на куче валежника. Яшка сунулся было к ним, но Белоусова сердито прикрикнула:

— Уйди, смолокур, со своим дымищем!

Люба даже головы не подняла. Она сидела, опершись подбородком на колени, наслаждаясь покоем. У самых ее ног березовый листок, вмерзший в матовую корку льда. Девушка смотрит на него с любопытством и грустью. Когда-то зеленый, он вместе с другими шумел на ветру, подставлял свою ладонь солнцу и дождю. Теперь, сорванный с ветки, пепельно-медный и мертвый, листок вызывал только жалость.

Какая-то жалость была у Любы и к себе. Пыталась в прошлом году поступить в медицинский институт — не прошла по конкурсу. И Натка провалилась. Приехали сюда, когда одноклассников уже разметало по разным местам. Ваня Фарафанов где-то на строительстве плотины. Как он просил, как звал ее с собой в тот последний вечер!.. Не поехала.

И стройки здесь пока нет. Жизнь, как говорят строители, начинается от пня. Когда-то еще станут укладывать первый бетон на строительной площадке. Пока что они по колено в воде врубаются в тайгу, готовят место для этой площадки.

Люба вздохнула, обернулась к подруге. Увидела на щеке у нее грязное пятно, усмехнулась:

— Утрись, а то женихи разбегутся.

Натка покосилась на нее карим глазом, лениво и рассудительно ответила:

— Не бойся, мимо не пройдут. Отсюда только одна дорожка, да и та с перекосами… И Яшка вон у нас есть…

Яшка осклабился, гуще задымил папиросой.

Натка поправила на висках клетчатый платок,