Читать книгу "Невозвращенец - Алексей Иванович Полянский"

неделями выжидать наиболее благоприятного момента.

Но Паше никогда раньше даже в голову не приходила мысль, что придется иметь хоть какое-то отношение к военному делу. К тому же она всегда считала себя трусихой. Трижды она смотрела «Чапаева», каждый раз спрашивала себя: а смогла бы она как Анка-пулеметчица, и каждый раз честно отвечала: «Нет, не смогла бы».

А тут было труднее, чем лежать за «максимом» против белогвардейских цепей. Первые дни она испытывала панический ужас при каждой встрече с немецким солдатом. Постепенно страх прошел, оставив вместо себя до крайности обостренное восприятие опасности: трезвое, холодное и спокойное.

Деревенская рассудительность и четкость мышления финансиста дали превосходный сплав: неожиданно она обнаружила (товарищи ее догадались об этом гораздо раньше), что способна рассчитывать каждый свой шаг и предугадывать с достаточной степенью вероятности его последствия. И качеством этим, чрезвычайно важным в разведке, Паша обладала в большей степени, нежели ее друзья, которых она привыкла ставить выше себя. Но они сами – и Громов, и Измайлов – это Пашино достоинство выделили в ней давным-давно, иначе вряд ли девушка вошла бы в руководство уже настоящей разведывательной группы.

Изменилось и ее отношение к опасности, особенно после боевых операций, проведенных вместе с Громовым. Паша уже не боялась, в первую очередь потому, что научилась не бояться собственного страха перед опасностью. Она знала, что ждет ее в случае разоблачения, и внутренне была готова к встрече с гибелью.

Постоянное сознание опасности не оставляло ее теперь ни днем ни ночью, став частью ее бытия. Что бы она ни делала, где бы ни находилась, какая-то частица ее мозга подсознательно фиксировала все происходящее вокруг, отмечала малейшую необычность обстановки. Вот почему, вероятно, в июне Паша почувствовала: за ней следят.

Вначале это было какое-то зыбкое беспокойство, которое охватывало ее каждый раз, когда она выходила на улицу. Потом чувство конкретизировалось в образе малоприметного парня, как бы случайно отворачивающего лицо, когда он попадался на глаза девушке.

Ничего плохого о нем по внешнему облику Паша сказать бы не могла. Парень как парень, лет двадцати пяти, среднего роста, с правильными чертами лица и карими глазами. Никаких запоминающихся примет, разве что оспинка над левой бровью.

Паша сообщила о своих подозрениях Измайлову. Виктор тоже встревожился, но поначалу высказал и такое предположение:

– Слушай, Паша, а может, мы зря к нему придираемся? Может, ты ему просто понравилась, парень ходит, вздыхает, познакомиться не решается, а нам уже черти мерещатся? А?

Паша почувствовала, как щеки предательски краснеют. А Виктор, делая вид, что не замечает ее смущения, продолжал:

– Ты, прямо скажем, девушка хорошенькая – и как это я сам раньше не замечал…

– Ну конечно, потребовалось, чтобы ко мне прицепился шпик, иначе обратить на меня внимания ты же не мог, – с сарказмом и даже злостью выпалила Паша.

Теперь смутился Виктор. Виновато улыбнувшись, сказал примирительно:

– Не сердись… – Преодолев неловкость, Виктор все же закончил свою мысль: – Предположение, конечно, банальное, но мы не имеем права сбрасывать и его со счетов. Вдруг это всего лишь незадачливый влюбленный? Нужно разобраться. Сделаем так…

План Виктора Измайлова не отличался сложностью, да этого и не требовалось. Проверка его, как мысленно называла подозрительного парня Паша, должна была выглядеть естественно.

Словом, дня через два Паша пошла в единственное место в городе, где девушка могла появиться, не вызывая особых нареканий: в кино. Билет – один – она взяла заранее днем, в обеденный перерыв, чтобы он имел возможность присоединиться к ней без особого труда. И он появился… Один, без девушки или приятеля.

До сеанса оставалось минут пятнадцать. Паша побродила немного по фойе, разглядывая вывешенные на стендах фотографии немецких кинозвезд. Довольно долго постояла у портрета Марики Рёкк, потом выпила стакан газированной воды, потом посидела у крохотной эстрадки, где наигрывали какой-то сентиментальный вальсок три пожилых музыканта с голодными лицами. Он все сидел в углу фойе и не делал ни малейшей попытки подойти к явно скучающей одинокой девушке.

Домой Паша шла медленно, избрав нарочно самую длинную дорогу, но он так и не подошел, хотя самый застенчивый парень не упустил бы такую выгодную возможность для знакомства с понравившейся ему девушкой.

– Что ж, – подвел на другой день итог Виктор Измайлов, – будем считать, что Ромео из твоей тени не состоялся. Версия с несчастной любовью потому отменяется.

Оставалась единственная версия, и в отличие от первой она никак не могла польстить девичьему самолюбию. Ее-то тем более необходимо было проверить.

Через два дня в переулке неподалеку от кинотеатра «Глория» сильно подвыпивший немецкий лейтенант минут за двадцать до наступления комендантского часа остановил молодого парня с еле заметной оспинкой над левой бровью.

– Ты кто такой, – спросил он на ломаном русском языке. – Давно здесь вертишься. Аусвайс!

– Извините, господин лейтенант, – почтительно ответил парень, – я спешу домой, чтобы поспеть до комендантского часа. Пожалуйста, вот мой аусвайс.

Офицер развернул документ и углубился в его изучение. Видимо, ему что-то не понравилось, потому что он смерил парня подозрительным взглядом и с расстановкой, отчеканивая каждое слово, произнес:

– Это не есть правильный аусвайс! Тут фотографий совсем не похож! Ты украл этот аусвайс!

С этими словами офицер вытащил пистолет и, не спуская с парня взгляда, приказал ему идти вперед. Но парень отнюдь не стушевался:

– Не утруждайте себя, господин лейтенант, – почтительно, но вполне уверенно сказал он. – Не нужно меня вести в гестапо, если уж так случилось, извольте взглянуть, у меня есть и другой документ. Вот возьмите сами, в верхнем кармашке…

Не отворачивая черного зрачка парабеллума, офицер вытащил из кармашка у парня кусочек картона, размером чуть больше железнодорожного билета. На обеих сторонах его по-украински и по-немецки был напечатан один и тот же текст, а именно, что предъявитель сего есть секретный осведомитель гестапо Сычик и что всем местным властям предлагается оказывать ему всяческое содействие, круглая печать с орлом и номером, дата и подпись: «Фишер».

Офицер молча вернул Сычику картонку.

– Что случилось, господин лейтенант?

Офицер оглянулся – к ним торопливо шагали два фельджандарма с автоматами на груди.

– Ничего особенного, ефрейтор, – ответил он, пряча в кобуру парабеллум. – Проверил документы у этого парня, все в порядке, пропустите его…

– Спасибо, господин лейтенант, – поблагодарил Сычик и растворился в темноте переулка.

Сычик напрасно благодарил лейтенанта – молиться богу ему нужно было за здоровье жандармов: не подойди они случайно, валяться бы ему, пробитому французским клинком: Михаил Неизвестный живым бы его не выпустил.

Разведчики теперь точно знали, что парень, вторую неделю преследующий Пашу, действительно секретный агент