Читать книгу "Книга имен - Жозе Сарамаго"

Вопреки общепринятым представлениям, столь свойственным тем, кто смотрит со стороны, жизнь в государственных учреждениях — далеко не мед, и это более чем справедливо и по отношению к Главному Архиву, где со времен, которые мы не имеем права назвать незапамятными потому лишь, что именно эта структура отвечает за память про все и вся, соединились, благодаря постоянным и непрестанным усилиям сменяющих друг друга главных хранителей, все возвышенности и низости государственной службы, в результате сделав из чиновника существо совершенно особого склада, в одно и то же время с толком пользующееся тем физическим и духовным пространством, круг которого очерчен его навостренным пером, и бесконечно от этого пространства зависимое. Выражаясь проще и имея в виду более точное постижение общих закономерностей, обозначенных в вышеприведенной преамбуле, скажем, что сеньор Жозе должен решить некую задачку. Памятуя, ценою каких трудов он, сломив бронированную регламентациями оборону вышестоящего начальства, сумел вырвать у него позволение уйти со службы на несчастные полчаса раньше, благодаря чему и не был застигнут с поличным мужем юной жилицы из квартиры на втором этаже слева, мы с вами без труда поймем, какая тревога томит его ныне, днем и ночью, пока он подыскивает благовидный предлог вкупе с уважительной причиной попросить не час, а два, да не два, а все три часа, могущие понадобиться для того, чтобы плодотворно посетить школу и всласть поскрести по ее архивным сусекам. И тревога эта, навязчивая и постоянная, не замедлила проявиться в участившихся ошибках, в рассеянности, в приступах неодолимой дневной сонливости, проистекающей от ночной бессонницы, и в итоге сеньор Жозе, до сей поры считавшийся различными своими начальниками чиновником исполнительным, аккуратным и дельным, навлек на себя суровые замечания, выговоры, взыскания, призывы к порядку, которые, впрочем, приводили его только в еще большее замешательство, не говоря уж о том, что он, если бы все же когда-нибудь решился высказать предполагаемую просьбу, в ответ мог бы ожидать теперь только и исключительно гарантированный отказ. Положение обострилось до такой крайности, что после безрезультатного обсуждения сначала старшими делопроизводителями, а затем и заместителями хранителя стало очевидно, что не остается ничего иного, как повергнуть его на рассмотрение самого шефа, которому в первые минуты она, сложившаяся то есть ситуация, представилась до такой степени абсурдной, что он не сразу взял в толк, о чем, собственно говоря, речь. Вопиющее пренебрежение сотрудника своими обязанностями, столь тяжко оскорблявшее традиции Главного Архива и исключавшее возможность проявить снисходительность и найти сколько-нибудь смягчающие обстоятельства, если только таковые вообще имели право на существование, может быть до известной степени оправдано только не менее тяжкой болезнью. Именно об этом сеньор Жозе, представший перед хранителем, и был спрошен: Вы что, больны. Да нет, здоров. Если здоровы, как тогда объяснить, что в последнее время вы работаете из рук вон скверно. Не знаю, может быть, это потому, что я плохо сплю. Значит, все же больны. Да нет, я всего лишь плохо сплю. Вы плохо спите, потому что больны, потому что здоровый человек спит хорошо, если только у него на совести нет какого-нибудь греха, какого-нибудь предосудительного деяния, эту самую совесть гнетущего, а чистая совесть — это очень важно. Совершенно верно. Так вот, если ваши ошибки проистекают от бессонницы, а та, в свою очередь, — от угрызений совести, необходимо установить причину, понять, что вы натворили. Да ничего я не натворил. Этого быть не может, единственный человек здесь, который не допускает промахов, это я, да что с вами вообще происходит, что вы уставились на телефонный справочник. Отвлекся, извините. Опять же это дурной знак, вам ведь известно, что, когда я с вами разговариваю, смотреть полагается только на меня, как предписано правилами внутреннего распорядка, и я единственный, кто имеет право отводить глаза. Да, конечно. Ну, так в чем ваш грех. Не знаю. Значит, дело обстоит еще хуже, нежели мне показалось сначала, забытые грехи — самые тяжкие. Я всегда стремился исполнять свои обязанности. Сведения, которые мне предоставили в отношении вас, свойства удовлетворительного, но это лишний раз доказывает, что причиной служебного несоответствия является грех не забытый и не давний, а теперешний и свежий. Совесть моя молчит. Совести вообще молчат больше и чаще, чем следует, и потому люди придумали законы. Понимаю. Я должен был принять решение. Да. И я его принял. Да. Налагаю на вас штраф в размере дневного жалованья. Сеньор Жозе, увидев, как блеснула искорка надежды, спросил: Только штраф, или и от работы тоже отстраняете. Я лишаю вас жалованья, а отнюдь не работы, вспомните, что совсем недавно были отпущены со службы на полчаса раньше, и не воображайте, что скверная работа будет вознаграждена еще одним выходным. Не буду. Я для вашего же блага и в интересах дела хочу, чтобы взыскание послужило вам уроком и вы как можно скорее стали таким, как раньше. Понятно. И все на этом, больше не задерживаю, идите работать.

В отчаянии и чуть ли не в слезах, вконец расстроенный сеньор Жозе отправился, куда было сказано. За те считаные минуты, что длился трудный разговор с шефом, работы у него на столе прибавилось, словно прочие младшие делопроизводители, воспользовавшись его затруднительным положением, тоже решили на свой собственный страх и риск покарать нерадивого коллегу. Кроме того, несколько человек за барьером ждали своей очереди. И все стояли именно к нему, и вовсе не случайно, и не потому, что, войдя, решили, будто отсутствующий на рабочем месте сотрудник должен быть не в пример симпатичнее и внимательнее тех, кто сидел за своими столами, нет, именно они, ну, не столы же, разумеется, а сидевшие за ними указали посетителям, к кому им следует обратиться. Поскольку должностные инструкции требовали отдавать безусловное предпочтение личному приему граждан перед бумажной работой, сеньор Жозе направился к барьеру, зная, что за спиной у него продолжает хлестать бумажный ливень. Все пропало. Теперь, после предупреждения и последовавшего за ним начета, следовало навсегда выбросить из головы всякую надежду, что ему в обозримом будущем позволят уйти раньше, прийти позже на час, на полчаса, на минуту, даже если бы он измыслил заведомо немыслимое рождение сына или более чем сомнительную кончину дядюшки. Здесь, в архиве, память хранится долго, держится упорно, изглаживается медленно, так медленно, что полностью не исчезает никогда. Соверши сеньор Жозе какое-нибудь, пусть хоть самое незначительное упущение по службе, ему и десять лет спустя напомнят о нем во всех подробностях. Вероятно, это и имел в виду шеф, говоря, что наихудшие из всех грехов — те, что на первый взгляд кажутся забытыми. А для сеньора Жозе, угнетенного трудами, мучимого думами, весь этот день был нескончаемой голгофой. И покуда одна часть его сознания давала пояснения посетителям, заполняла и скрепляла печатями бланки, оформляла документы, другая монотонно проклинала судьбу и случай, в конце концов превратившие-таки в болезненное любопытство то, что даже и самым краешком бы не должно было задеть воображение человека благоразумного и уравновешенного. Шеф совершенно прав, думал сеньор Жозе, интересы Главного Архива превыше всего, живи я нормальной жизнью, никогда бы не ввязался, в мои-то года, в коллекционирование всех этих актеров, балерин, епископов и футболистов, это глупо, это бесполезно, это смехотворно, и, нечего сказать, хорошее наследство оставлю я по себе, счастье еще, что некому его оставить, и, конечно, все это оттого, что живу один, вот если бы у меня была жена. Дойдя до этого пункта, мысль запнулась, а потом двинулась по другому пути, и был он, надо сказать, узок и извилист, и при начале его виднелась фотография маленькой девочки, а в конце стояла, если стояла, живая, реальная, взрослая женщина, которой сейчас тридцать шесть лет, разведенная: А зачем я ее ищу, зачем и для чего, и что буду с ней делать, когда найду. Мысль снова оборвалась, резко шарахнулась назад, отступая по собственным следам: А как ты ее найдешь, если тебя не пускают на поиски, спросил он себя, а тот не ответил, занят был, объяснял последнему в очереди посетителю, что свидетельство о смерти, за которым тот пришел, готово будет завтра.