Читать книгу "Четвертое июня. Пекин, площадь Тяньаньмэнь. Протесты - Джереми Браун"

в семье – один или двое. Тем не менее даже политика «одна семья – два ребенка», инициированная демографом Лян Чжунтаном, запрещала бы рождение третьего и требовала бы от пар достижения определенного возраста для вступления в брак. В 1984 году, потрясенный принудительными абортами и стерилизацией, сопровождавшими введение политики «одна семья – один ребенок» в сельских районах Китая, Лян Чжунтан обратился к Ху Яобану и Чжао Цзыяну с призывом ограничить рождаемость хотя бы двумя детьми. Еще в 1981 году Чжао Цзыян поддерживал положение о том, что сельские семьи, у которых первый ребенок девочка, могут иметь второго ребенка. Чжао сказал, что во избежание излишнего принуждения и сопротивления деревенских жителей «нам нужно проводить политику, приемлемую для сельского населения» [Чжао 2016, 1: 274]. Спустя три года Чжао Цзыян и Ху Яобан одобрили предложение Лян Чжунтана о разрешении на второго ребенка [Чжао 2016, 2: 446]. На практике политика «одна семья – один ребенок» стала более гибкой. Репрессии продолжались, но они уже не были такими массовыми, как в 1983 году, когда 21 млн женщин подверглись стерилизации, было сделано 14 млн абортов. Несмотря на поддержку Чжао и Ху, чиновники из Национальной комиссии по планированию семьи отказали в распространении в стране пилотной программы, включающей рождение двух детей, которую Лян продвигал в уезде Ичэн провинции Шаньси [Пяо & Хуан & Ли 2015].

Но политика двух детей также была ограничительной. Это не решило бы коренным образом проблемы, травмировавшие Чай Лин, Лу Дэчэна и Ван Цюпин. Лян Чжунтан выступал за отсрочку вступления в брак и рождение детей – согласно политике двух детей, Лу и Ван все еще были бы слишком молоды и, возможно, имели бы стимулы обманным путем зарегистрировать свой брак и скрыть беременность. Улучшение полового воспитания и более легкий доступ к противозачаточным средствам, в том числе для молодежи вне брака, сделали бы гораздо больше, чтобы помочь Чай Лин, Лу Дэчэну и Ван Цюпин. Альтернативный путь, предлагающий эти, казалось бы, простые решения, потребовал бы культурного сдвига, выходящего за рамки договоренностей Ху Яобана и Чжао Цзыяна в 1984 году.

В годы правления Мао нормальное сексуальное поведение зачастую рассматривалось как буржуазный декаданс или распущенность и наказывалось внесудебно, а иногда с применением уголовной статьи [Diamant 2000; Yang 2015: 19–50]. Политические лидеры не могли выступать за изменения, которые поощряли бы добрачный или внебрачный секс. Но если бы Чжао Цзыян, как и во второй половине 1980-х, продолжил настаивать на политических реформах, сдвиг в культурных нормах мог бы в конечном итоге произойти. Хотя для Чай Лин, Лу Дэчэна и Ван Цюпин это было бы слишком поздно.

Выбор в пользу постепенных, а не радикальных реформ мог быть более реалистичным сценарием, доступным Ху Яобану и Чжао Цзыяну. Но эта постепенность не могла помочь людям, живущим в бедности, испытывающим унижение на работе и вынужденным идти на насильственную стерилизацию и аборты. Апрель 1989 года давал надежду на лучшую жизнь.

Часть вторая

ПРОТЕСТЫ НА ПЛОЩАДИ ТЯНЬАНЬМЭНЬ

Глава 4

События на Тяньаньмэнь как часть истории

Несколько лет назад я встретился с пожилой парой из Китая. Когда я сказал, что работаю над книгой о событиях 1989 года, они обрадовались. Женщина рассказала, что во времена протестного движения люди в Пекине были счастливы, полны надежд и работали над общей задачей.

Ее муж встал, подошел к книжной полке и вынул фото в рамке, обращенное вовнутрь, к книгам. Это была фотография десятков тысяч людей, стоявших на площади Тяньаньмэнь и размахивавших красными знаменами. Шел разгар голодовки – май 1989-го. Хозяева не выставляли эту фотографию напоказ. Случайные посетители или соседи не заметили бы ее. Но иногда воспоминания о полном энергии и надежд времени, ожидании перемен становились центром их гостиной.

Мои собеседники с болью отозвались о расправе на площади, положившей конец протестному движению и послужившей началом витка циничной коррупции и репрессий. С волнением и ностальгией вспоминали они события, запечатленные на фото. Собеседники рассказывали о надеждах, которыми они жили в самом начале протестов и чуть позже. Сотни мемуаров, научных исследований и документальных фильмов не дают столь полного и эмоционального представления о событиях по сравнению с одной-единственной фотографией, озаряющей надеждой дом пожилой пары. Цель протестов 1989 года – изменить положение в Китае. И на короткое время – всего на несколько недель – жизнь в чем-то действительно стала лучше.

По сравнению с позитивом пожилой пары документальный фильм о студенческом движении «Врата Небесного Спокойствия»[11] выглядит мрачно. Я упоминаю об этом фильме, потому что он зачастую является основным источником, на который ссылаются молодые люди в Китае и за рубежом, оспаривая историю протестов на площади Тяньаньмэнь. Когда я впервые в январе 1999 года посмотрел «Врата Небесного Спокойствия» в большом зале Портлендского государственного университета и прослушал выступление одного из режиссеров – Кармы Хинтон – о фильме, у меня была та же реакция, что и у студентов, увидевших фильм на лекциях в Университете Саймона Фрейзера, где я преподаю. Я почувствовал обреченность. Я увидел ошибки студенческих лидеров, казалось, именно эти ошибки и спровоцировали жесткую ответную реакцию КПК. Мне сейчас стыдно признаться, что я ненавидел Чай Лин – женщину, изображенную как жаждущую и ждущую кровопролития. Но она была слишком напугана, чтобы быть свидетелем расправы. После просмотра этого фильма я старался больше узнавать о событиях 1989 года, все сильнее мне хотелось выступить против шаблонных нарративов, сосредоточенных на ошибках и обвиняющих активистов, участников и свидетелей в том, в чем они не виноваты.

Печатному слову трудно конкурировать с мощными образами документалистики, но мемуары, научные исследования полнее передают волнение и положительную энергию протестов.

В книге «Ни боги, ни императоры» социолога Крейга Кэлхуна рассказывается об успехах студенческих лидеров, объясняется, как студенты и наблюдатели понимали демократию, и убедительно доказывается, что поражение движения было неизбежным [Сalhoun 1994]. В работе социолога Динсинь Чжао «Сила Тяньаньмэнь» сообщается, что студенческие лидеры действовали спонтанно и индивидуально, каждый из них пытался привлечь к себе внимание [Zhao 2001].

Историки Джозеф В. Эшерик и Джеффри Н. Вассерстром и политолог Элизабет Дж. Перри вместе с другими авторами книги о протесте и политической культуре прослеживают символизм студенческих петиций, маршей и сидячих забастовок, отсылая к более ранним периодам китайской истории [Esherick & Wasserstrom 1994; Perry 1994]. А в недавно опубликованной книге «Последний секрет: последние документы репрессий Четвертого июня» писатель, использующий псевдоним У Юйлунь, дает наиболее актуальный отчет о том, как высокопоставленные чиновники КПК реагировали на протестное движение [Wu 2019].

В своей книге, говоря об истории протестов, я опираюсь на указанные и другие работы. Мне хотелось бы показать, что не стоит фокусировать все внимание исключительно на студенческом движении и, конечно, студенты не должны быть объектом обвинения, как им стала Чай Лин. Это были студенты, а не профессиональные политики или опытные организаторы. Они были умны и сообразительны, но они выросли в ленинской политической культуре и не имели опыта управления организацией и демократических навыков. Огромное количество материалов, написанных студентами и/или о студенческом движении начиная с 1989 года, дает ограниченное представление о реальных событиях. Теперь мы можем прочесть воспоминания Ли Пэна и Чжао Цзыяна, в которых они описывают борьбу с протестами середины апреля – конца мая 1989 года. И конечно, история протестов должна включать голоса других людей, которые не были ни студентами, ни чиновниками. Это заводские рабочие, клерки, бизнесмены, бабушки и дедушки – все они по-разному участвовали и реагировали, это были и тревога, и замешательство, и надежды весны 1989 года.