Читать книгу "Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени - Дмитрий Михайлович Абрамов"

сено с покоса на двор (война то войной, а зимой скот кормить чем-то надоти), может быть доставлял к укреплённому лагерю зелье (порох), провиант, брёвна, а, вероятно, трудились целый день он и его лошадки на «посохе»[11] возле «гуляй-города» или на укреплениях Данилова монастыря.

Случилось это вечером июля в четвёртый день, когда крымские ратные люди откатились к Коломенскому. Хотели, верно, «пособрать силы» и на следующий день ещё раз попробовать пробиться к Москве на восход или на полдень от Серпуховской дороги. Тем вечером Генашка распряг лошадей, и оставил свою телегу где-то у берега реки. Татары отошли верст на шесть-семь и опасность временно отступила… Сняв шапку, кушак, скинув рубаху, лапти и онучи, оставив на себе лишь нижние порты, повёл он своих лошадок купаться, покряхтывая, расправляя и почесывая усталую спину и плечи. Мухи, оводы и слепни всё ещё кружились, жужжали и жалили. Вскоре к ним добавились комары. После жаркого, солнечного дня и напряжённой работы разгорячённое тело гудело и поламывало. Устали и лошади. И Генашке и лошадкам сильно хотелось пить и окунуться в прохладную воду. Ступая босыми ногами по песку, вёл он лошадей в поводу за собой. Подошёл к воде. Нагнулся, опустил натруженные, большие пригоршни рук в реку, зачерпнул и с удовольствием плеснул себе в лицо. После дневной жары вода казалась чудодейственной и живительной. Мужичок завёл лошадей по грудь, стал мыть их щёткой, расчёсывать им гривы и хвосты. Лошади купались, фыркали и ржали. Генашка помылся сам, отираясь сочной прибрежной травой и песком. Солнышко тем временем укатилось за дальние Воробьёвы горы. Накупавшись вдосталь, Генашка вывел лошадей из воды, отёр их попоной, следом вытерся сам влажной от пота рубахой. Постоял, покряхтел, переступая с ноги на ногу, и понял, что стало свежо. Пристяжная кобыла подрагивала кожей и мышцами груди от речной прохлады. Лошади трясли гривами и хвостами, сея вокруг мелкие брызги. Генашка наломал и собрал сухие сучья у прибрежных кустов ивняка. Развёл костерок, стал сушить «одёжу» и греться сам. Рядом с костром пофыркивая после купания, стояли и грелись лошади. Мужик подбросил в костёр, присел на один край попоны, а другим краем прикрыл плечи и спину. Обнял колени и, гладя на огонь, задумался. Вероятно, от усталости на какое-то время забылся он некрепким сном.

Совсем стемнело. Млечный путь прочертился и высветился своим причудливым и величественным звёздным узором на небосводе. Полночь миновала. Взошла полная, ясная, бело-серебристая Луна, проложившая своим отражением дорожку поперёк реки и тускло засиявшая на золотых куполах Свято-Даниловой обители. И казалось, ночная благодать и тишина покрыли округу, будто и не было горячего, кровавого боевого дня под Москвой в Замоскворечье. Мирно поблескивая огнями, дымили костры на стенах, на башнях монастыря и в «гуляй-городе». Лошади неторопливо пощипывали и медленно жевали листву у ближнего к костру ивняка. Да и костёр догорал.

Тут толи какой-то большой слепень ужалил коня, толи крупная рыба-лещ, играючи в лунном сиянье под водой, всплыла на плёсе и ударила сильным хвостом по воде, толи в прибрежном ивняке зашуршала мышковавшая лиса, только коренной конь, измученный дневной работой, задёрганный, напуганный грохотом дневного боя, словно очнулся от дрёмы и громко заржал. Вздыбился, скакнул в сторону. Пристяжная тоже шарахнулась от костра и захрапела. Это ещё более напугало коренного, и конь, сорвавшись с привязи у прибрежной ракиты, понёсся рысью по берегу в сторону Данилова монастыря.

– Тпр-ру, Гнедко! Стой, твою мать! – проснувшись, с испугу вскричал, а затем и заорал Генашка.

Увидев, что коренной словно очумелый унёсся куда-то в темноту, Генашка вскочил на ноги и в одних подштаниках, обронив попону, побежал по берегу вслед за своим Гнедко.

– Конь мой! Конь!..Коня переймитя! – орал он во всю глотку, подбегая к Свято-Даниловой обители.

Бодрствующая сторожа на стенах и в башнях, услышала шум, конский топот и крики у самой воды. Боясь, что татары могут прорваться ночью к Москве вдоль берегов реки, пушкари приложили фитили к казённой части заряженных орудий и дважды для острастки выпалили южнее вдоль берега. Сторожа, что стояла, на стенах в юго-западном секторе монастыря, тоже не дремала, и дала три залпа из орудий в сторону татар. Но не спали пушкари и стрелки «гуляй-города». Там решили поостеречься и на всяк случай выпалили из шести орудий. За ними и стрелки-пищальники не утерпели, да пальнули чуть ли не все разом в темноту «по ворогу», коего и не видел никто. Дворяне и дети боярские с боевыми холопами своими и стрельцы проснулись, поднялись на ноги, забегали и стали спешно готовиться к схватке. Шум поднялся в «гуляй-городе». В Даниловом для острастки шарахнули из орудий ещё десяток раз. Не спали и в Симоновом монастыре за Москвою-рекой. И десятки орудийных залпов башенных орудий огласили левобережье. Самая высокая и мощная башня «Дуло» осветилась вспышками и прорисовалась над береговым скатом. А на валах и в новых башнях Скородома, со стороны Замоскворечья, решили не остаться в стороне и пальнули разом из сорока стволов. А ещё через две-три минуты одно за другим ударили до пятидесяти орудий Белогородских укреплений[12] близ Москвы-реки (ударили, правда, холостыми зарядами, более для острастки, для бодрости духа). Грохот поднялся по всей округе на двадцать вёрст такой, что проснулась вся Москва и все подумали, будто новый бой с татарами зачался. А следом загудело на колокольнях и звонницах храмов и монастырей на юге Москвы – били «в колоколы», как на сполохе.

Зарницы орудийных вспышек заполыхали по всей Москворецкой излучине чуть ни от Воробъёвых гор до Симонова монастыря. Будто вновь молоньями озарило округу. Волны грохота покатились по низинам и по руслу реки Москвы, докатились до гатей и до Коломенского. Проснулись и заволновались крымские ратные люди под Коломенским селом. Страшная память о ночном нападении русских, как оно случилось в 1572 году, погнала татар и турок прочь из лагеря. Побежали в панике, оставляя всё, кроме оружия и коней. Коней-то и тех, мало кто заседлал. Прекратить этот хаос хану не удалось. Ратные крымцы с турками и ногайцами в полном беспорядке устремились из Коломенского к Оке по Коломенской дороге…

А Генашка всё бегал в то утро по берегу, всё звал и искал «свово гнедого».

Царские воеводы могли уже в ночь на 5 июля на приокских бродах ударить по бежавшему недругу. Но крымцы и их союзники бежали столь быстро, что даже русская конная сторожа и несколько «дворянских голов»[13] с несколькими сотнями своих служилых людей с трудом догнали последние татарские разъезды. В скоротечных