Читать книгу "Лучшая страна в мире - Эрленд Лу"

Я вхожу в дом или павильон, это уж как посмотреть, однако, по-моему, он выглядит скорее как павильон, хотя задуман был как дом; ступеньки у входа павильонные и занавески павильонные, и в любом другом месте это считалось бы павильоном, например на ипподроме это несомненно называлось бы павильоном, где можно получить совет, на какую лошадь надо ставить, или купить колбасы или еще что-нибудь из того, что необходимо посетителю скачек, хотя бы курево; и в торговом центре сельской местности это тоже считалось бы павильоном — павильоном, где продаются гамбургеры, и по сто шестьдесят граммов, и по двести тридцать граммов, а также жареный картофель, который, между прочим, привозят из Бельгии; кстати, если бы я писал брошюру о Бельгии, то мог бы даже не вспоминать про воду, зачем поминать то, о чем лучше молчать; образ Бельгии не связан для нас с водой, хотя там есть портовые города, а как же иначе — портовые города есть в Бельгии, но это не главное, о чем мы думаем, когда говорим о Бельгии, так что можно спокойно обойтись без упоминания о воде; но эта брошюра не про Бельгию, а про Финляндию, и это меня раздражает; раздражает, надо сказать, все сильнее, меня раздражает, что надо писать именно о Финляндии, точно и без нее мало на свете воды, а тут еще и Финляндия, где почти двести тысяч озер и в них сплошная вода, а вода — это измены и перемены, и если посмотреть в будущее, то она не оставит на земле ни единого камня, а я смотрю именно с точки зрения будущего, потому что все относится к будущему; нет ничего, что относилось бы только к настоящему; в будущем-то все и произойдет, желаемое и не желаемое нами, и пропади оно пропадом, все нежелаемое!

Перед окошечком, в котором сидит молодая женщина, стоит человек и расплачивается, выкупая свою машину, а перед вторым окошечком, где сидит старым брюзга, нет никою. Дилемма! «Ближайший в очереди, прошу сюда!» произносит вредный старикашка. Это он мне. Ближе всех — я. Я для него ближайший, все мы друг другу — ближние, а сейчас ближний я, кроме меня, нет никого. Одним словом, получается двоякий смысл. Тонкий старичок! Как видно, я его недооценивал. Но я стою, как стоял, и упорно не подхожу к его окошечку; ему приходится повторять свое приглашение — пожалуйста, мол, подходите! «Я подожду, — говорю я старикашке. — Я с ней хочу говорить», — объясняю я, кивая в сторону молодой женщины, с которой хочу говорить, потому что старикашка мне не понравился и у меня нет желания с ним общаться. «Слушай, а ты ведь, кажется, был у нас в прошлом году, верно?» — спрашивает он меня. Прикидываюсь удивленным. Вот этого-то я и боялся все время. «Это ты мне?» — удивляюсь я, указывая на себя большим пальцем, большим пальцем очень удобно тыкать в свою сторону, поскольку это единственный палец, который от природы повернут назад, к себе, в то время как остальные пальцы указывают вперед, на окружающий мир, на все то, чего мы не понимаем и в чем никогда не научимся разбираться. Он утвердительно кивает и говорит, что узнал меня. Я выражаю сомнение. «Не припомню, чтобы я тут бывал», — сказал я и, значит, опять соврал. Надо как-то последить за собой, а то больно много я вру. Обыкновенно я сначала хорошенько подумаю, прежде чем соврать, потому что врать неприятно, а тут вот не подумал, бывают такие ситуации, когда поневоле приходится врать, и здесь как раз сложилась такая ситуация, но гооврить, что я не приходил сюда в прошлом году, значит, врать, — одним словом, сплошное вранье от начала и до конца. «А разве в прошлом году твою машину не забирали к нам на площадку? — задает он новый вопрос и прибавляет: — В прошлом году много машин забрали. Рекордный был год. Прямо урожайный для тех, кто тут работает, и для коммуны. Они нам несколько раз дарили торты; хорошие люди сидят у нас в управлении, очень хорошие. Так, значит, твою не забирали?» Я мотаю головой, сажусь на скамейку и беру первый попавшийся еженедельник. Отделался. Старикан встает, выходит из-за перегородки, отправляется на крыльцо и закуривает сигарету. Конечно же, он — курящий. Именно такие и бывают курильщиками, думаю я. Одна треть взрослого населения Норвегии курит ежедневно, и он принадлежит к этой трети, а другие, вроде меня, стоят в очереди, но я ясно показал ему, что не пойду к нему стричься, я выбрал другого мастера, так что он может выйти на перекур. Я читал об этом. О курении. О никотине. Существует целый ряд способов введения в организм никотина, курение всего лишь один из них, зато наиболее эффективный. Как только вы втянули в себя никотин, он тотчас же попадает в нужную точку мозга, тютелька в тютельку куда следует, и вызывает там желаемый эффект, гам для него самое раздолье, никотин оказывает на курильщика успокаивающее и одновременно взбадривающее действие. Расслабляет и поднимает тонус. Двойной эффект почти что противоположного характера. То, что они получают, — это же просто фантастика, думаю я, а он стоит на крылечке и покуривает, раз за разом подносит сигарету ко рту и затягивается. Но вот освободилось второе окошечко. Предыдущий клиент рассчитался — заплатил, что было положено, получил свою квитанцию и жетончик, вроде тех, которые дают в кемпинге, чтобы ты мог принять душ, и направился к выходу, нельзя сказать чтобы очень уж довольный, но все-таки самая неприятная часть процедуры для него уже позади, и теперь он хочет как можно скорее добраться до своей машины и уехать, чтобы думать уже о другом, забыв пережитое унижение и свою досаду на то, что за здорово живешь только что выбросил несколько тысяч крон; надо поскорее вернуть выброшенные деньги, написано на его лице; похоже, он — предприниматель, такой же как и я, а значит, он — хозяин своего времени, со всеми вытекающими отсюда преимуществами и неудобствами, так что поработает несколько дней побольше и покроет убыток — вот что он, по-моему, думает. Молодая женщина смотрит на меня. По-видимому, она слышала, что я отказался от услуг ее коллеги, и теперь ей интересно узнать почему. В мире идеальном я бы так прямо ей и сказал, что не хочу иметь дела с ее коллегой, потому что от него несет табаком и потому что он вредный, сварливый и старый, а хочу иметь дело с ней, потому что от нее хорошо пахнет, потому что она приветлива и молода, и очаровал бы ее такими словами, она попросила бы меня подождать конца рабочего дня, и ждать пришлось бы недолго, и вот мы бы нашли друг друга, а она бы еще в придачу подарила бы мне жетончик или два, чтобы выручить меня заодно и на следующий раз, и все это положило бы начало красивой дружбе. Но это все мечты. Мир далек от идеала. У меня комплексы, у нее комплексы, и все человеческие отношения — это вода, компромиссы, перемены, надо подлаживаться друг к другу — ты мне, я тебе, а я ненавижу подлаживаться, ненавижу, когда ты мне — я тебе, и отношения меня страшно тяготят, потому что они ведут к изменениям, они вынуждают тебя изменяться, а когда ты изменяешься, она разочаровывается в тебе, ей не нравится, что ты стал не такой, как раньше, а если ты не меняешься, ей тоже не нравится, что ты не растешь и не меняешься, а стоишь на месте, так что в любом случае ты проигрываешь; разумеется, в промежутке порой выпадают прекрасные ситуации, но ведь только в промежутке и порой, то есть в промежутках этого промежутка, то есть в общем и целом это все-таки изменения и компромиссы, и ну их ко всем чертям! Я сам замечаю, что преувеличиваю, ну и пропади оно все пропадом. Включая преувеличения.

Она спрашивает номер моей машины, я отвечаю деловым тоном. У нее несколько рассеянное выражение лица; может быть, задумалась о чем-то постороннем. Интересно о чем? — мысленно спрашиваю себя. О чем она задумалась? Я предпочел бы, чтобы она думала о том же, о чем и я, то есть о моей машине; в конце концов, это ее кормит; но ведь для нее это просто работа, моя машина для нее просто машина, одна из многих, ничем не выделяется из общей массы; наверняка ей за день приходится набирать на клавиатуре десятки автомобильных номеров, может быть и сотни, странно было бы требовать от нее, чтобы моя машина интересовала ее больше других. Однако она все же набирает номер моей машины и глядит на экран. Какое никакое, но все-таки начало. Уже что-то. Я вижу, ты уже третий год сюда приезжаешь, говорит она. Говорит без злорадного торжества. Просто констатирует факт. Третий год подряд, — добавляет она. И я вдруг окалываюсь точно раздетый и не знаю, куда мне деваться. Мир так брутален! Никакие кружные пути, никакие предосторожности — ничто не спасает, правда все равно выйдет наружу, вот она и обнаружилась. Да, вот уже третий год. Третий год, как это ни грустно. Подряд. Возможно, у меня какое-то повреждение мозга, говорю я. Какая-нибудь из тончайших нервных связей получила повреждение, когда и подростком играл в футбол; самое шикарное было отбивать мяч головой, to head, как это называется у англичан, Англия же родина футбола, и мы позаимствовали из ;английского порядочно выражений, по-английски оно казалось, шикарнее, вот я и делал «хед», бил головой довольно-таки часто, и до сих пор горько в этом раскаиваюсь, потому что какая-то из нейронных связей явно тогда пострадала, там возникла компрессия — давление 16, как где-то сказано, — и я ненавижу это выражение — «давление 16», — это такая глупость, черт бы ее побрал, но нейронная связь, соединяющая подкорку с корой головного мозга, блокирована, или даже вовсе разрушена, вероятно, этим и объясняется, почему я боюсь, что кто-то залезет в мою квартиру, почему боюсь перемен, провались они ко всем чертям, а если удар был особенно силен и ведь это случалось-таки, и не раз, — то, возможно, я утратил способность испытывать эмоции, вот чего я боюсь больше всего: что я стал эмоционально тупым, что я сам сделал себя одиноким, что я навсегда останусь одиноким, потому что это ужасно — быть одиноким; один, все время один— этого я боюсь, но говорю себе, что я с этим смирился, но это неправда, это ложь, еще одна ложь, пропади она пропадом, ложь, и пропади оно пропадом одиночество, раз уж я об этом заговорил.