Читать книгу "Тайны Римского двора - Э. Брифо"

блестящую судьбу я тебе готовил!

— Не искушайте меня, дядя, я не поддамся.

— Но эта женщина, эта моавитянка, этот демон, очаровавший тебя, любит ли она?

— Не знаю, я с ней никогда не говорил.

— Но если она любит другого?

— Я буду уважать её любовь и сохраню мою.

— Но кто она?

— Я видел её вчера в первый раз в жизни в саду Пинчио, и мне сказали, что она принадлежит к одному из семейств жидовского квартала.

— Позор!..

Губы Памфилио судорожно передёрнулись, и по его лицу, побледневшему от гнева, мелькнул зловещий огонь.

Стефан остался непоколебим перед этим выражением ненависти, перед этой безмолвной угрозой мести.

Он вышел.

Монсеньор Памфилио раздвинул занавески алькова, донна Олимпия, прятавшаяся за ними, появилась в комнате и, скрестив руки, остановилась перед монсеньором; она была похожа на гиену.

— Что вы намерены делать? — спросила она голосом, глухим от гнева.

Памфилио не отвечал.

— Её надо убить, эту жидовку! — воскликнула донна Олимпия, вне себя от ярости. — Нет, смерть — это слишком слабое наказание... ей нужно подставить западню, навлечь на неё тяжкое обвинение в святотатстве, бросить её в тюрьмы инквизиции; в замке Святого Ангела есть ещё глубокие темницы, в Апеннинах существуют неприступные пропасти!

— Но что дадут нам эти жестокости? Возвратят ли они нам потерянную милость?

Донна Олимпия говорила сама с собой:

— Ирония судьбы! Каэтанино, преданная мне, переезжает в Квиринальский дворец в помещение, смежное с покоями папы. Её муж, которого я превратила из кардинальского цирюльника в камерария папы, обещал мне сделать всё для молодого человека, которого я ему представлю... Я могла вернуть потерянное богатство... И видеть, что каприз юноши всё разрушает... Да разве у вас только один племянник, монсеньор Памфилио?

— Один, графиня... Но если б вы захотели меня послушать в известном случае....

Графиня не слушала Памфилио.

— Стефан, — говорила она, — завтра же представленный папе, мог всё нам вернуть... а теперь — никого!

— Графиня, у нас был бы некто, если б...

— Перестаньте, монсеньор... О проклятые жиды!

— Замолчите, донна Олимпия, вспомните, что предстоит вам завтра, а мне пора отправляться к государственному казначею.

Когда Памфилио вышел, донна Олимпия позвонила; вошла хорошенькая камеристка, и графиня отдала ей приказания. Не прошло и четверти часа, как молодая женщина, вся в чёрном, скрываясь под длинной вуалью, садилась в карету у подъезда дворца монсеньора Памфилио; лакей захлопнул дверцы и крикнул кучеру:

— В коллегию иезуитов!

ГЛАВА V

УТРО РИМСКОГО ДЕНДИ

Оставив дядю, Стефан, чрезвычайно взволнованный, бродил по Риму, сам не зная, чего ищет; все его любимые удовольствия и развлечения казались ему теперь пошлыми и бесцветными. Но, однако, это не была скука, напротив, ум и воображение его были чрезвычайно возбуждены, кровь кипела, голова горела, как в огне, а сердце билось так сильно, что, казалось, хотело вырваться из груди. Его красивая английская лошадь, предмет восхищения всего Корсо, которой он ещё вчера так гордился, любовница, которую он обожал накануне, и игра, за которой он проводил целые ночи, не нравились ему более. Мысль о бесконечных кутежах, в которых прежде он так охотно участвовал, теперь раздражала его; воспоминание о том, что произошло в саду Пинчио, назойливо стояло у него в голове и унижало его, гордившегося прежде тем, что перешёл все границы оргии. Он перебывал во всех ресторанах: в греческом ресторане разговор казался ему слишком скучен; ресторан дворца Рюсполи был для него слишком шумным; театр марионеток и шутки Полишинеля и Кассандрино, которые, бывало, он так любил, теперь утомляли его. Шум на улицах был для него невыносим, чтоб избежать его, он вошёл в церковь, но не мог молиться; и, кроме нескольких головок мадонн, которые ласкали его мечты, он не заметил ни одного из чудных произведений искусства, наполнявших храм.

При наступлении вечера, когда в городе зажглись огни, Стефан попробовал опомниться. Он обе́гал все театры, побывал в двадцати ложах и в двадцати гостиных; знакомые, видя его таким расстроенным, не могли понять причин его волнения, а он не мог себе объяснить удивления, выражавшегося на всех лицах; он скрылся от общества, которое, по его мнению, всё было глупо и зло. И снова начал он с ожесточением рыскать по улицам и, обегав лучшие части Рима, остановился лишь у ворот жидовского квартала, которые в это время запирались; раздражённый Стефан торопливо вернулся домой и лёг, не сказав ни слова прислуге, встревоженной мрачным видом молодого барина, обыкновенно возвращавшегося весёлым и добродушным.

Стефан провёл бессонную ночь; единственная мысль, не дававшая ему покоя, мысль о Ноемии, мешала ему спать; поутру, чуть рассвело, раздался его нетерпеливый звонок, по которому прислуга сейчас же поняла, что вчерашнее дурное расположение духа ещё не миновало.

Вошедший лакей приподнял занавеси на окнах спальни и подал ему на серебряном, резной работы блюде газеты и письма. Стефан бросил их в ноги кровати, даже не распечатав, хотя записочки были грациозно и кокетливо сложены и издавали такой тонкий аромат, что так и хотелось узнать, соответствует ли их содержание внешнему виду.

Римские денди подражают парижским львам в нравах, манерах и образе жизни, но жилище их совсем не походит на модные квартиры истых фэшенеблей: спальня, где находился теперь Стефан, составляла почти одна всё его помещение. В своём отеле он занимал только одну эту комнату, а остальные отдавал прислуге. Она была очень высока и обширна, стены были выложены сиенским мрамором самого нежного цвета, четыре огромные мраморные с тёмно-пунцовыми жилками колонны на бронзовых пьедесталах поддерживали потолок, покрытый цветами, птицами и этрусскими лепными барельефами; мозаиковый пол с изображением падения Фаэтона; мрачное большое распятие, подарок монсеньора Памфилио; страстная вакханка, весёлая статуя Кановы; старинная кровать без занавесок и несколько стульев, формой напоминающих кафедры, составляли единственную меблировку этой комнаты, а на высоких окнах висели длинные тяжёлые пунцовые занавеси.

Стефан быстро проглотил чашку горячего шоколада, затем, скинув белый шерстяной халат, заботливо принялся за свой туалет, и тогда только лакей узнал в нём своего прежнего господина.

Он уже собирался выйти, когда слуга с прежними церемониями подал ему какую-то медаль. Взглянув на неё, Стефан приказал немедленно впустить человека, принёсшего эту вещь; он снял перчатки, сел и не велел принимать никого более.

Вошедший человек выглядел очень грозно; завёрнутый в широкий плащ, он производил впечатление мрачное и зловещее, а когда сбросил с себя этот плащ, то оказался