Читать книгу "Обыкновенная семейная сцена - Максим Юрьевич Шелехов"

да с горем пополам, задобрил, сообщив, что Новый Год будем праздновать с наиприятнейшими людьми за наироскошнейшим столом. Как вы понимаете, слово нужно было держать, и магазину одного моего хорошего знакомого, что подвернулся по дороге к Щепочкиным, мы принесли немалую выручку. Гребли с «дражайшей» моей без разбору: всевозможные колбасы, сыры, копчености, красную икру и красную рыбу; из выпивки, конечно, только элитное. В общем, в том магазине из мною отщипнутого честно оставили все, ну или же только без малого. Хозяин того магазина, мой хороший знакомый, так даже отдельно поблагодарил меня опосля. Короче говоря, стол мы действительно накрыли роскошный… Ну все, на этом окончательная баста всем подробностям; дальше только вскользь, поверхностно, о самом, что ни на есть, главном.

Начну с того, что супруга моя с Галиной Олеговной в ту новогоднюю ночь таки подружились. Опять же, удивляться тут нечему, я уже говорил, что «язвочка» на людях никогда свое жало не обнажала, представлялась любезной и обходительной, ну а затворнице той с непривычки, понятное дело, любой человек не с экрана ее старенького телевизора никем иным и не мог показаться, кроме как, каким-нибудь исполином. Что же касается нас с Вадимом Эдуардовичем – не заладилось; распространяться не стану, просто, как ни с той ноги человек встал, да и я, может быть, не сумел должным образом себя повести. А что оно такое: должный образ, – это уже вопрос пятый и нам им заниматься некогда. Тем не менее, Новый Год мы тот кое-как высидели – в уступку нашим «дорогим и ненаглядным». Ну, а что далее? Прошло два дня, и я в последний раз видел Вадима Эдуардовича – конечно, в нашем подвале. Он тогда опоздал, чего с ним ранее никогда не случалось; вошел и – ни с кем не здороваясь, сразу к старику. Пошептались они со стариком о чем-то, не долго, одну лишь минутку; старик Щепочкину клочок бумажный, то ли с номерочком, то ли с адреском каким вручил и все – поминай, как звали; с того дня нашего Германна и след простыл. Дражайшая же моя с Галиной Олеговной, не смотря ни на что, положили сношений не прерывать, и с момента зарождения их дружбы, то есть с того самого новогоднего празднества, хоть раз на месяц, но, непременно, виделись. И вот в каком виде, и какого рода информация о житье-бытье семьи Щепочкиных до меня доходила.

По первой так было. Возвращалась ненаглядная моя с гостей, то есть от подруги своей новоиспеченной Щепочкиной Галины (Вадима Эдуардовича она никогда дома не заставала, все его где-то «по делам» носило), – возвращалась и тут же, с порога, давай мне выкладывать, что оно у них, да и как.

–Ничего, говорила, живут Щепочкины, не тужат (еще бы тужить, с таким-то кушем за пазухой). Говорила, что по долгам они, конечно же, рассчитались. (Оказалось, наш Германн накануне своего фееричного выигрыша порядочно назанимался, и у весьма серьезных персон – а все, чтобы в тот знаменательный для себя день иметь возможность сыграть по-крупному: вот ведь характер!)

–Вадим работу бросил окончательно, – продолжала дражайшая моя тешить мое любопытство. – Теперь одна игра… Что же до Галюськи – она все то же: дикарка неисправимая; я ее насилу из дома выманила. Говорю ей, новые сапожки, шуба норковая, платьица на выбор, – ну для того ли тебя муж балует, чтобы ты все это богатство в шкафу под нафталином хранила? Говорю ей, а ну марш одеваться! в ресторан пойдем. Согласилась. По пути мы еще к мастерицам в цирюльню зашли, такую конфетку из Галюськи сочинили; а она, чудачка, после, в ресторане сидит, как на иголках, робеет вся, будто кем-то пристыженная.

И так весело все это женушка моя мне передавала; видно было, и сама она развлекалась рассказом своим. Ей весело и мне заодно безмятежно, ведь, знамо дело и как одна тривиальная мыслишка гласит, спокойствие мужчины напрямую от настроения подруги жизни его зависит. Эх, подруга, подруга, – вздыхает Пряников шаловливо, – ведь бывали же и с язвочкой у меня умиротворенные минутки жизни… Но время быстроходная река, – продолжает Дмитрий Сергеевич встрепенувшись, – проходит один лишь месяцок и – ненаглядная моя возвращается с гостей, от Щепочкиной Галюси, уже в совершенно ином расположении духа: возвращается сущей Мегерой, и давай меня орошать своей ядовитой слизью.

–А ты все лежишь, лежебок, – язвит она мне, – жирок завязываешь? А то, что жена нищенствует, тебя не интересует? То, что жене твоей уже подаяния подносят, тебя не занимает, да? Да? – кричит; а я и ума не приложу, за какие прегрешения мне все это на этот раз, и какая муха «радость» мою укусила.

–Да чего же ты, голубушка, в самом деле, – обращаюсь я к гюрзе своей нежно, потому как, когда она в таком настроение бывала, с ней выгоднее всего было обходиться ласковее. – Да неужели тебе, ясочка моя, кушать нечего? – трепещу я.

–А тебе лишь бы брюхо набить, – вспыхивает она окончательно, – только о том и все мысли твои! А то, что несчастная супруга твоя третью зиму в одном и том же пальто, это тебе нипочем, на это ты глаза свои бесстыжие закрываешь, да? Да? Сам опустился ниже плинтуса, – делает она мне замечание, – ходишь как сирота рязанская в полушубке до дыр затертом, так и меня за собой на дно тянешь, к клоаку приучаешь, не дождешься! Уйду от тебя, уйду! – кричит.

Я ей:

–Маточка, родненькая, – унижаюсь совсем, чуть ли в ножки не кланяюсь, – кто же тебя надоумил, дружочек, кто же тебя навострил сегодня-то так? – спрашиваю. – Ведь ты к Галюске ходила блаженненькой, – говорю. Тут-то моя вампирша как сверкнет очами; у меня от этого ее взгляда так даже кровь похолодела, – умела, ох умела ненаглядная моя этак по-особенному взглянуть, так, что мурашки на кожу мигом вскакивали, – сразу понял я, что на больное, к несчастью своему, случилось надавить.

–Так вот она-то, блаженненькая, она-то, юродивая, с барского плечика мне шубку-то свою и отпустила! – открывает мне дражайшая моя причину своей взвинченности. – Нет, ты только послушай, – блеет она мне, – выслушай, что пела твоя блаженненькая, и что мне пришлось по твоей милости вынести. «Подружка моя единственная, – обращается Галюська твоя своим вечно плачущим голосом, – слышишь, как обращается? ой, как я этот ее голосок ненавижу! – Возьми, говорит, мою шубку себе; мне эта шубка, говорит, совсем не нужна». А я ей, дура, только пред тем пожаловалась на тебя, и на твое ко мне бессовестное отношение. А разве могла не пожаловаться! – вдруг вспыхивает Мегера моя, будто я укорить ей в чем-либо