Читать книгу "Зов Полярной звезды - Александр Руж"

Вадима бил озноб, голова трещала, точно по ней и впрямь дубиной гвозданули. В остальном же ничего, терпимо.

– Я вид-дел креп-пость, – произнес, заикаясь от пережитого, – и себя в н-ней. Могу р-рассказать…

– Излишне. Вы уже все рассказали.

– Я? Когда?

– Только что. Пока вы изволили находиться под гипнозом, я вас вопрошал, а вы мне все как на духу… Могучая штука – внушение!

– Значит, сработало?

– Сработало. Теперь вам следует отдохнуть. Гипнотические сеансы зело утомительны, жизненные соки из организма вытягивают. Посему злоупотреблять не следует.

– Но я ни в чем не успел р-разобраться! – Вадим вскочил с кресла, однако неимоверная тяжесть в ногах не позволила удержаться стоя, опрокинула назад, на сиденье. – Понял только, что контузия у меня не от взрыва. Меня ударили по голове. Но кто и с какой целью?

Барченко бросил кругляш с ниткой на стол, вынул из напольного шкафчика початую бутылку красного вина, наполнил граненый стакан.

– Пейте, – протянул стакан Вадиму. – Это французское, знакомый литератор привез. Оно вас укрепит…

– Спасибо. – Вадим отпил глоток, терпкий пахучий нектар потек по языку в гортань. – Как говорят во Франции: мерси.

– Знаете французский? – сделал стойку Александр Васильевич.

– Может, и знал… У меня после вашего сеанса будто проблески появились, но бессистемные, не получается их воедино собрать.

– Сеансы мы продолжим. Мне много чего из ваших извилин выпростать нужно. Тут прямо детективная история нарисовывается. Конан Дойль с Лебланом! – Барченко взялся перечислять, загибая по очереди короткие пальцы: – Почему тот, кто попотчевал вас палицей, не нанес вам смертельного удара, а оставил лежать как есть? Почему довольствовался тем, что вас погребли заживо? Имел ли он какие-либо претензии к вам лично или ставил своей целью похитить что-то со склада?

– Вещи на складе остались нетронутыми, – перебил начальника Вадим. – Я нашел подробную опись, а времени, чтобы произвести р-ревизию, у меня было предостаточно.

– Вы производили ревизию?

– И то р-развлечение… К тому же мне хотелось вести строгий учет всему продовольствию, которое я съел, сожженным свечам, изношенной одежде… Думал, что буду делать, если мне впоследствии за все это предъявят счет. – Он допил вино и подрагивающей рукой возвратил стакан Барченко.

– Если преступника… будем именовать его так, поелику он едва смертоубийство не сотворил… не интересовал склад, значит, его интересовали вы. Тогда вопросов еще больше. И, кстати, вы сказали, что капитан вам не тыкал, обращался хоть и в приказном тоне, но уважительно?

– Да…

– И вы его «благородием» не величали?

– Не величал. Что же из этого проистекает?

Вадим, общаясь с Барченко, невольно заражался его церковнославянским наречием.

– А то, что сословия вы не пролетарского и тем паче не крестьянского. Я дворянина за версту узнаю. – Александр Васильевич перешел на полушепот. – Сдается мне, голубая кровь в вас течет, любезный Вадим Сергеевич…

– Как же я р-рядовым на войну попал?

– Всякое случается. За провинность разжаловали или еще чего… Возможно, по политической части. На это я и уповаю. Если откроется, что вы свободомыслием изволили баловаться, будет у вас отменный джокер против наших приверед.

Говорил Александр Васильевич не без сарказма, но вроде как и всерьез.

– Так давайте еще в моих мозгах покопаемся! – взмолился Вадим. – Я хочу правду узнать.

– Покопаемся, – заверил Барченко. – Но не сейчас. Неделю перерыва сделаем, а после проведем повторный сеанс. Если…

– Если что?

– Если раньше кой-чего не произойдет…

Глава III,
в которой Вадим Арсеньев в числе прочих сотрудников особой группы пускается в рискованное путешествие

В первые дни после зачисления Вадима в штат Спецотдела ГПУ Барченко не загружал новичка работой, давал ему возможность освоиться в новой атмосфере. Для Вадима это было тем более непросто, что за восемь томительных лет он отвык от людей – с одной стороны, изголодался по общению, а с другой – испытывал определенную антропофобию, каковую, вероятно, чувствовал и Робинзон после изоляции на своем острове.

Чтобы ускорить процесс адаптации, он не спешил после работы на выделенную ему жилплощадь в коммунальной квартире на Нагатинской (комнатка в двадцать квадратных аршин, как положено по закону), а задерживался на работе или шел с кем-то из коллег гулять по Москве. Часто его собеседником и проводником становился Макар Чубатюк, с которым у Вадима завязались дружеские отношения. Макар взял новенького под свою опеку, чтобы ввести его в постреволюционную действительность и разъяснить текущий момент.

– Ты, Вадюха, не смотри, что у нас нэпман жирует, мы его скоро к ногтю прижмем, глисту компостную, – с коммунистической непосредственностью рубил матрос-механик. – Читал Маяковского? «Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою отсюда до Аляски!»

– Это р-разве про нэпманов написано? – замечал Вадим, успевший проштудировать в читальне сборники главного пролетарского поэта.

– Про них тоже. Мы, братишка, всю нечисть из страны выметем подчистую, дай срок! Пойдут они у нас в Нерчинск ежиков пасти. И наступит такая благодать, что ангелов в раю затошнит…

Справедливости ради следует сказать, что угар новой экономической политики не всегда вызывал у Чубатюка праведную ненависть. Любил Макар на досуге гульнуть в ресторанах, которых в Москве развелось, что пивных в Германии. Исполнив служебные поручения и загнав машину в гараж, он шел домой, в общежитие-коммуну, доставал из рундука местами вытертый фрак (не иначе реквизированный в революционной горячке у какого-нибудь буржуя), напяливал его на свои широченные плечи и заваливался в «Хромого Джо», или в «Сверчка на печи», или в другое подобное заведение. Его особенным обожанием пользовался ресторан на площади Свердлова. Здесь, в роскошном купеческом особняке, еще в прошлом веке стараниями приказчика Тестова открылся трактир, который весьма скоро приобрел популярность у заезжих помещиков, а затем и у особ более высокого полета. Если верить Гиляровскому, петербургская знать во главе с великими князьями специально приезжала из Петербурга отведать фирменного молочного поросенка, жаренного на огне, раковый суп с расстегаями и гурьевскую кашу. У Тестова сиживали Достоевский и Шаляпин, Рахманинов и Чехов.

В начале нового века трактир торжественно переименовали в ресторан и подвергли кардинальной реконструкции. Как писал тот же дядя Гиляй, переделали даже стены. В зеркальном окне вестибюля красовалась декадентская картина, а в большом столовом зале появилась модернистская мебель. Это отвратило от заведения купцов-ретроградов, зато привлекло представителей зародившегося бунтарского поколения. Закрытый в 17-м ресторан возродился еще до окончания Гражданской. Сюда-то и предпочитал заходить расфранченный Чубатюк, ценивший русскую кухню выше всяких там французских и итальянских.