Читать книгу "Опыты бесприютного неба - Степан Гаврилов"

Я несколько отрешенно принялся рассказывать про свою работу, что умею и чем могу быть полезен. Кислинский слушал меня вполуха, постоянно отвлекался на переписку в ноутбуке. Вдруг в домофон опять позвонили. На этот раз вошла такая же девочка, только с розовыми волосами. Она взяла три таблетки, немного твердого, протянула деньги и покинула нас. Подобная сцена за этот короткий час повторилась еще раза три.

Выйдя от Кислинского, я понял, что дождь закончился. А еще я понял, что я не нашел работу.

Но нашел барыгу.

В гости к Кислинскому меня не раз заносило с Фэдом, моим приятелем-фотографом. Тот свалил в Питер еще раньше моего и промышлял тут своим нехитрым ремеслом. Тогда Фэд еще жил со своей подругой Ритой. Фэд не употреблял ничего, кроме каннабиноидов. И у него была очень забавная причина для отказа от стимуляторов.

Однажды Фэд, и без этого всего довольно нервный и порывистый, разнюхался спидами и остался дома. Делать было нечего, он уже собрался куда-нибудь пойти, когда его рассеянное возбужденное внимание остановилось на маленьком заусенце на пальце. Он стал аккуратно сдирать кожу. Заусенец сначала отходил хорошо, но потом потерялся. Край кожи никак не подцеплялся, тогда Фэд помог себе зубами. Процесс вышел достаточно занимательным, потому что по ходу дела образовывались все новые несовершенства кожи – заусенцы возникали и возникали, а поверхность руки никак не хотела быть идеально ровной. Через несколько часов к Фэду пришли друзья и обнаружили его в скрюченной, сжатой позе. На лице его, возле самых губ, можно было рассмотреть следы крови. Правая кисть Фэда представляла собой зрелище отвратительное: кожа с тыльной стороной ладони почти наполовину была содрана. На столе ровной кучкой лежали маленькие кусочки кожи. Он выплюнул очередной заусенец и улыбнулся. Потом ему вызвали «Скорую».

Поэтому мы с Фэдом просто брали чего и мрачно накуривались у него в комнате на Пяти углах. Может быть, нам и было бы повеселее, если бы не простой факт – и у него, и у меня заканчивались финансы. Котлета, которую мне выписал Шульга на прощание, быстро таяла. Вскоре твердый просто перестал на меня действовать (типично-питерская трагедия!), зато я вдруг обнаружил, что Фэд – размазня и тряпка. Что он только и делает, что жалуется на свою жизнь.

Как-то я гулял один и забрел на Васильевский остров. Обнаружив, что у меня еще есть три лишних сотни, я направился к Кислинскому, чтобы взять у него немного так нелюбимого мной быстрого. Только я вошел в коридор квартиры, как послышался домофонный звонок. На пороге показался парень в очках. Он пристально, будто с каким-то намерением на меня посмотрел.

– Андрэ, на два сыпать? – спросил у него Кислинский.

Парень молча протянул ему восемь сотен и поправил очки. Кислинский кивнул и удалился в комнату. В это время парень расстегнул свою дубовую, в хлам истертую кожаную куртку. Под ней показалась рубашка из плотного материала, которую украшал прикольный узор – турецкие психоделические огурцы. Тут парень вновь на меня посмотрел. Кислинский вышел к нам и вынес два пакетика – набитый рассыпчатой бошкой – очкастому, с белым маслянистым порошочком – мне.

– Благодарю, – кивнул парень и вышел.

За ним двинулся и я. Очкарик стал вызывать лифт, а я стал спускаться по лестнице.

– Уважаемый, объединим усилия на сегодняшний вечер? – услышал я сзади чуть гнусавый голос очкарика, когда проходил арку, ведущую на 16-ю линию.

Мы дошли с ним до Большого проспекта и прыгнули там в маленькую, почти игрушечную корейскую маршрутку. Очкарик уселся на кресло за водителем, я сел рядом. Худощавый водила с плохими зубами слушал на сотовом музыку – группу «Алиса». На остановке «Метро «Василеостровская» всю машину забили люди, преимущественно среднеазиатской наружности. Спустя какое-то время я понял, что русских в этом транспорте только трое – я, мой спутник и сам водила.

Машина ехала быстро, даже слишком. Водитель больше не останавливался нигде – видимо, знал, что подавляющее большинство его пассажиров едет в спальные районы. Он резко выкручивал баранку на поворотах – и вся махалля летела то налево, то направо, шипя и харкая на своем языке что-то злое. При этом у нашего рулевого продолжала играть музыка. Несколько раз повторилась одна и та же песня, слова я запомнил очень хорошо. Из маломощного динамика телефона Константин Евгеньевич Кинчев бойко выводил свое воззвание: «Нас точит семя орды, нас гнет ярмо басурман, но в наших венах кипит небо славян». Мы еле вылезли на следующей остановке после «Черной речки», на прощанье из телефона раздалось: «И от Чудских берегов до ледяной Колымы – все это наша земля! Все это мы!». Мини-автобус двинул дальше.

Парень привел меня в просторную квартиру на девятом этаже. Там мы с ним долго не могли решить, с чего бы начать наш досуг. Я выбрал сначала покурить, а он – отведать полосочку.

Я выдохнул дым и снова уставился на рубашку парня. Тут меня догнала странная мысль. Я насыпал себе нитку, вытянул ее и посмотрел на моего нового знакомого.

– Сартр?

– Что, прости? – спросил он своим тихим, гнусоватым голосом.

– Сартровская «Тошнота». Карманное издание «Эксмо».

Он вышел с кухни, послышались какие-то шуршания. Парень внес и положил передо мной книгу. Точно такую, о какой я подумал.

– А тебе зачем? – спросил он тут.

– Минотавр… – начал я.

– …ищет лабиринт? – закончил мой товарищ.

– Андрэ? – наконец спросил я.

– Да.

– Откуда я знаю твое имя?

– Ты слышал. Кислинский его называл.

– Точно, – согласился я.

Так мы просидели весь вечер, а потом пошли за пивом. Потом я еще пару раз встречал Андрэ у Кислинского. А потом наш продавец куда-то пропал.

V

Каких пророчеств ни наберись – легче от этого не будет. Пророчества – это вообще такой метафизический футбол – мало услышать пророчество, его надо еще истолковать. И желательно верно. Если твой пророк имеет опцию обратной связи – это хорошо, хоть и усложняет задачу. Потому что после того, как ты придешь с уточнением, тебя загрузят новой задачей, куда более изощренной в своем мазохизме. Оно того стоит?

Проще думать, что все пророчества об одном – о том, что все будет хорошо, все будут счастливы и рады. Лучше не думать про обратную связь. Создавать себе новые ценности, как например, это было напророчено оракулом Диогену. Как гласит легенда, тот нисколько не смутился, пришел домой и стал чеканить поддельные монеты. Где-то ближе к концу жизни ему осторожно объяснили, что «создавать новые ценности» – это не фальшивомонетничество, а философия. Диоген и тут не смутился, просто и быстро раздал все нажитое друзьям. Врагам он отдал девайсы для чеканки фальшивок, а сам отправился в полисы – исполнять свой долг.

Славный киник жил, не ведая смятения: три четвертых жизни мошенничал в свое удовольствие, а в остальное время, в общем-то, тоже не грустил. Пусть не стало денег, но зато можно было с чистой душой дрочить на площади, слать в жопу великих завоевателей, задирать всяких снобов, типа Платона.