Читать книгу "Я был там: история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени - Геннадий Чикунов"

Через сравнительно короткое время после нежданного знакомства с немецкой авиацией мне довелось узнать, что эти самолеты не только летают, но еще и стреляют. По рассказам и фильмам я об этом знал, но увидеть и услышать это наяву пришлось впервые.

Уже вовсю шла война, отец еще был дома, и ему по каким-то причинам понадобилось поехать в Ленинград. В эту поездку он взял и меня. На маленьком пароходике, который служил паромом и регулярно перевозил всех желающих с одного берега на другой, мы благополучно переехали на правый берег Невы, пройдя небольшое расстояние по лесной дороге, дошли до железнодорожной станции «Теплый бетон» и стали ожидать пригородный поезд на Ленинград. Это была даже не станция, а небольшой полустанок, состоящий из одной дощатой, коротенькой посадочной платформы, маленькой будочки, где находилась железнодорожная касса, окруженный густым, вековым, в основном хвойным лесом. День был пасмурный, все небо было покрыто густыми, темными, очень низкими тучами. Несмотря на это, было тепло. Кругом стояла мирная тишина. Было слышно только пересвистывание птиц в лесу да спокойный, то нарастающий, то затихающий шум деревьев. Видимо, до нашего приезда здесь прошел большой дождь, и дощатый настил платформы еще был влажным, да и огромные лужи за платформой говорили об этом. Отец увлекся какими-то разговорами в небольшой кучке людей, тоже ожидавших поезда на Ленинград, а я, по разрешению отца, стал кидать камешки в лужи на другом конце платформы. Совершенно неожиданно, почти как-то сразу, из облаков вынырнул самолет с крестами на крыльях. В тот же миг почти рядом с нами недавно казавшийся пустынным лес огласился громкими, частыми, похожими на собачий лай выстрелами зениток. Вокруг самолета появились белые шапки разрывов. Самолет несколько раз огрызнулся пулеметными очередями и, проделав небольшой круг над лесом, скрылся в облаках так же неожиданно, как и появился. И снова стало слышно только пение птиц да шум ветра в ветвях деревьев, словно произошедшее несколько минут назад событие нам просто приснилось.

Все произошло настолько молниеносно, что даже взрослые не сразу поняли, что случилось. Всю эту сцену я наблюдал с огромным интересом и любопытством, не понимая, что все это может кончиться очень печально. При одной из коротких очередей, прозвучавших с самолета, я услышал незнакомый для меня звук, отдаленно напоминающий свист певчих птиц, и шипение, очень похожее на попадание капель воды на раскаленную сковородку. Потом я с удивлением увидел, что лужа, в которую я только что кидал камни, почему-то помутнела, и по ней шли большие круги. В следующее мгновение увидел отца, который огромными прыжками бежал в мою сторону. Подбежав ко мне, он схватил меня в охапку, стал ощупывать с ног до головы, при этом задавая мне вопрос, не болит ли у меня где? Только после разъяснения взрослых о том, что рядом со мной прошла пулеметная очередь, пущенная с самолета, и что я почему-то родился в какой-то рубашке, мне стала понятна реакция отца. Так я впервые не только увидел, но и услышал, хотя и не очень громкий, короткий, свистящий и шипящий голос войны.

Несмотря на опасения людей, что все чаще появляющиеся немецкие самолеты обязательно разбомбят электро– и железнодорожную станции, все пролетали мимо этих объектов, словно потеряли интерес к ним. Люди, разбирающиеся в военном деле, понимали, что немцев сейчас интересуют более крупные дела. При их завершении может дойти дело и до нас. ЭЛЕКТРОСТАНЦИЮ НАКРЫЛИ МАСКИРОВОЧНОЙ СЕТКОЙ, ВО ВСЕХ ДОМАХ ОБЫЧНЫЕ БЕЛЫЕ ЛАМПОЧКИ ЗАМЕНИЛИ НА СИНИЕ, СТЕКЛА ЖИЛЫХ ДОМОВ И ВСЕХ УЧРЕЖДЕНИЙ ЗАКЛЕИЛИ ПОЛОСКАМИ БУМАГИ КРЕСТ-НАКРЕСТ, ВСЕХ ЖИТЕЛЕЙ ОБЯЗАЛИ В ВЕЧЕРНЕЕ И НОЧНОЕ ВРЕМЯ ЗАКРЫВАТЬ ОКНА ЧЕРНЫМ, ПЛОТНЫМ МАТЕРИАЛОМ, ЧТОБЫ ИЗ ПОМЕЩЕНИЙ СВЕТ НЕ ПРОНИКАЛ НА УЛИЦУ. Была создана специальная комиссия, которая проверяла светомаскировку каждый вечер, и нарушителей в грубой форме предупреждали, а при многократном нарушении грозили судить как предателей и шпионов. Каждый вечер, прежде чем включить свет, окна плотно законопачивались каким-нибудь темным материалом.

Вечером некогда хорошо освещенный уличными фонарями и окнами домов поселок погружался в темноту, и казалось, что он вообще исчезал с лица земли на всю ночь. «Белые ночи» стали казаться темней, а на сером небе звезды стали сверкать ярче, и казалось, что их количество значительно увеличилось.

Фронт неумолимо и стремительно приближался к Ленинграду. Уже не только военные стратеги, но и простые люди стали понимать, что фашистские войска нацелены на город. У кого была возможность, отправляли детей в центральные районы страны к родственникам, подальше от города. Так, например, моего друга детства отправили к бабушке в Тихвин, а туда пришли немцы, он попал в оккупацию, и я его больше не видел. Многие стали закапывать ценные вещи в землю. В их числе были и наши родители. Они вместе с нашими соседями, Медовыми, выкопали глубокую яму в сарае и закопали там огромный сундук с особо ценными вещами. Мне довелось присутствовать при этом захоронении, я даже и сейчас могу показать примерно это место. Дело происходило поздним вечером, и на улице было уже очень темно. После войны мы в Невдубстрой не вернулись, и поэтому Медовы откопали этот сундук, пользовались и нашими вещами тоже. При встрече с ними в шестидесятые, послевоенные годы, они не вспомнили о наших вещах, и я сделал вид, что про это уже забыл.

С каждым днем все меньше и меньше оставалось мужчин в нашем поселке. В одиночку и небольшими группами, с вещевыми мешками за плечами, сопровождаемые плачущими женщинами и стайками детей, каждый день шли на вокзал или на пристань, чтобы отправиться на сборные пункты, которые были расположены в Волховстрое и Ленинграде. Занятия в партизанском отряде заканчивались, и уже был назначен день отправки его на сборный пункт. В нашей семье наступили черные дни. Все были еще живы, но настроение у всех было такое, словно уже кого-то схоронили. Все последние дни перед отправкой отца на фронт глаза у матери не просыхали от слез. Занимаясь своими повседневными делами и укладывая какие-то вещи в отцовский походный мешок, она постоянно смахивала набегающие на глаза слезы рукавом, когда руки были заняты, или платочком. Отец же выглядел бодрым и веселым. Возвращаясь вечером из лесопарка, где он обучал молодых партизан, несмотря на усталость, он находил время поиграть с нами, ребятишками. Постоянно успокаивал мать, убеждая ее, что война скоро кончится, и они с победой вернутся домой. Но если судить по тому, что после этих разговоров глаза матери не становились суше, и она все так же продолжала смахивать слезы с глаз, можно сделать вывод, что она этим словам не очень-то верила и что у нее на этот счет было другое мнение.

НЕСМОТРЯ НА ТАКОЙ ОПТИМИЗМ И ВЕРУ В СКОРУЮ ПОБЕДУ, ОТЕЦ НЕОДНОКРАТНО МНЕ НАПОМИНАЛ, ЧТОБЫ Я НИКОГДА И НИКОМУ НЕ ГОВОРИЛ О ТОМ, ЧТО МОЙ ОТЕЦ ПАРТИЗАН И ТЕМ БОЛЕЕ ЧТО ЗАМЕСТИТЕЛЬ КОМАНДИРА ПАРТИЗАНСКОГО ОТРЯДА. А накануне отъезда на фронт подарил мне большой финский нож с красивым кожаным чехлом для него, с наказом о том, что если придут сюда фашисты, чтобы я бил их этим ножом, защищая свою семью, так как я остаюсь в семье единственным мужчиной. Видимо, как военный специалист, он понимал, что такой вариант вполне возможен. Желая захватить Ленинград, фашисты могут не взять город с ходу, в лоб, и вынуждены будут окружить его. И тогда наш район может быть оккупирован. Немцы действительно заняли наш поселок, но защитить свою семью я так и не сумел. Я даже не помню, куда подевался отцовский подарок. Сейчас приходится только сожалеть об этой потере.