Читать книгу "Последний романтик - Тара Конклин"

– Вам надо привыкать, – сказала Клаудия, пока мы смотрели Нони вслед. – Слишком много валяться без дела никому еще не пошло на пользу. Запомните это. Лучшее средство от тоски – быть чем-то занятым. Это просто, но это так.

Сама тетя Клаудия была живым воплощением этой мудрости. Она была наименее печальным и самым занятым человеком, которого я встречала. Она сновала по дому с тряпкой и пшикалкой, как птица, ищущая раскрытое окно, и все, чего она касалась, становилось чистым, аккуратным, сияющим. У себя дома тетя Клаудия работала кассиром в банке в Северном Ройалтоне, Огайо, в пригороде Кливленда. Она рассказывала нам о сложностях своей работы, о тайнах, скрытых в банковских сейфах, где люди могут хранить самые странные вещи.

– Как-то один человек пришел и арендовал сейф для пары туфель, пары женских туфель, – рассказывала она. – Ну вот зачем кому-то такое делать?

Четыре недели кряду тетя Клаудия готовила нам большие сытные обеды, которые мы поедали, пока у нас не распирало желудок; она крутила в стиральной и сушильной машинах кучу за кучей грязного белья; она читала вслух книжки, которые мы читали раньше, но мы все равно слушали; она купила нам краски, и мы прилежно раскрашивали деревья и зверей, хотя были уже слишком большими для раскрасок.

Я записала: мускул, густой, ясный, теплый, скрипящий, мыло, подливка, мясо, сыт.

А больше всего мы любили, когда Клаудия рассказывала нам истории про папу, когда он был маленьким. Как он ужасно боялся муравьев, что любил есть больше всего (тефтели), про операцию, когда ему было десять лет и он сломал сустав большого пальца правой руки (она называла его «спусковой палец»). Когда она припоминала все это, ее глаза начинали блестеть, и она промокала их бумажной салфеткой, которую вытаскивала из маленького пакетика, который повсюду носила с собой.

Как-то за обедом тетя Клаудия вдруг заявила:

– Джо, как же ты похож на отца. – Она помолчала и высморкалась в салфетку. – Ты теперь единственный мужчина в семье. Не забывай об этом.

Мы как-то никогда раньше не воспринимали слово мужчина по отношению к Джо. Когда Клаудия сказала это, мы все повернулись к нему. Мы ели розовые отварные сосиски с белыми булками, которые исчезали в наших ртах, как конфетки. Нони была на очередном собеседовании.

Джо внезапно показался нам другим. Он тоже почувствовал это. Он расправил плечи и выпятил грудь. «Теперь я мужчина в семье», – повторил он, и я хихикнула, потому что это показалось мне нелепым и странным. Джо было десять лет. Мужчина.

Хотя мы грелись во внимании Клаудии и с интересом слушали ее рассказы, внутренне мы оставались начеку. За месяц, что она провела с нами, мы получали столько информации, питания и внимания, что практически не разговаривали. Мы делали все, что она говорила. Мы не ссорились, не огрызались и не устраивали беспорядка, потому что были слишком ошеломлены ее мощным, умелым присутствием. Но втайне каждый из нас задумывался: что же будет, когда тетя Клаудия уедет?

В последний вечер тетя Клаудия повела всех нас в Международный дом оладий. Мы праздновали, что Нони получила работу секретаря в зубной клинике доктора Харта на другом конце города. Доктор Харт, давний конкурент отца, как раз искал кого-то вроде нашей матери, кто знал бы все тонкости дела, владел зубоврачебным словарем и понимал сложности жизни дантиста.

Нони коротко постриглась, оставив лишь небольшие крылышки по краям, как Билли Джин Кинг[4], и я была потрясена, увидев ее впервые без массы темных волос. За оладьями с черникой она то и дело подымала руку к шее и проводила пальцем там, где линия волос касалась кожи.

– Клаудия, спасибо, что ты так хорошо позаботилась о нас, – сказала Нони, приподымая стакан апельсинового сока.

Мы все чокнулись и крикнули: «Ура!»

– Да не за что, – ответила Клаудия. – Жаль только, что я не приехала раньше. Я не хотела мешать тебе, Антония. Правда.

Нони только кивнула.

– Но я не знала, что твои родители умерли. И у тебя нет братьев и сестер. Я не понимала, что ты совсем одна, Антония. Я правда не понимала.

– Ничего. Мы теперь в порядке. Да, дети? – И Нони оглядела всех нас за столом.

Наши пальцы были липкими от кленового сиропа, зубы и внутренности сводило от съеденного сахара. Мы уничтожили гору оладий, но наши желудки все еще казались пустыми. Были ли мы в порядке? Да. Один за другим мы посмотрели на Нони и кивнули. Даже Рене кивнула.

– Да, – сказали мы. – Мы все в порядке.

– Хорошо, – сказала Нони. – Хорошо. – И улыбнулась нешироко, но уверенно.

Так это и произошло – мы простили нашу мать. Мы простили Нони не потому, что у нас больше никого не было, хотя это так и было, но потому, что она была нашей общей. Она принадлежала нам всем четверым, и, если бы один из нас не простил, это значило бы, что остальные тоже не могут, а никто из нас не хотел брать на себя бремя такого решения. Никто не мог снова отнять Нони у остальных.

* * *

После отъезда тети Клаудии Нони вернулась в мир даже с какой-то яростью. Она стала называть себя феминисткой и призывать нас, своих дочерей, тоже быть феминистками. Она покупала книги Глории Стайнем и Жермен Грир, которые читала нам вслух за ужином. Шел 1984 год.

– Лучше поздно, чем никогда, – говорила Нони.

Мамы только очень немногих моих друзей работали. Одна была профессором в Университете Коннектикута и носила полукруглые очки на лиловой цепочке вокруг шеи. Другая была семейным адвокатом, у нее в Бексли был офис, в окне которого висела табличка с ее именем, написанным золотыми буквами. Но у большинства мамы оставались дома, следили за детьми, возили их в кино и суетились на кухне, гремя кастрюлями и намазывая арахисовым маслом соленые крекеры, чтобы угостить после школы. Когда отец был жив, Нони тоже была такой матерью. Но, начав работать у доктора Харта, Нони изменилась. Она рассказывала нам про свой день в клинике, про пациентов и про сложные зубоврачебные процедуры, про новую систему хранения записей и про аварию прямо у дверей клиники, из-за которой улицу перекрыли на несколько часов. Из этих историй на нас проглядывала Нони, наслаждающаяся жизнью без нас. Жизнью, полной драм и интриг, такой далекой от тишины серого дома и нас, ее детей.

В третьем классе я наизусть прочла на уроке стихотворение Сильвии Плат «Соискатель», что страшно смутило бедную мисс Аделаиду, нашу учительницу. («Живая кукла, как ни погляди / она готовит, шьет и говорит».) В четвертом классе я нарядилась на Хеллоуин Глорией Стайнем и провела весь вечер, объясняя смысл моих расклешенных брюк и водолазки. В пятом классе Нони вызвалась помогать на уроке здоровья в нашем классе, и я расхаживала по классу, раздавая тампоны и прокладки в бордовых пластиковых упаковках.

Нони говорила нам, как сожалеет о Паузе. Она хотела как-то восполнить нам все эти утраченные дни своего отдыха. Пропущенные матчи по бейсболу, родительские собрания, концерты Кэролайн и соревнования Рене по бегу, ужины, укладывания спать и любовь.