Читать книгу "Еврейка - Алеся Ранимая"

Ася выходит.

— Так, когда ты придёшь? — бросает ей вдогонку косметолог.

— Так записана на пятницу!

— Ну пока, мой зайчик, пока, красавица!

Когда зайчик исчезает во внешнем мире, из зала раздаётся:

— Нет, девки, Аська выглядит просто за-ши-бись!

— Нет, — перебивает её косметолог, кричит в распахнутую дверь, ложка замирает, — она выглядит а-ху-ительно!

— Нет, за-ши-бись!

— Нет, а-ху-ительно!

Они так смакуют, растягивая эти слова ещё раз пять, пока кто-то не перебивает:

— А вы знаете, сколько ей лет?

— Ну если дочке двадцать, и я точно знаю, что сорок ей было, когда мы переезжали, то где-то года сорок три!

— Афигеть!

— Ахуеть!

— Афигеть!

— Ахуеть!

— Девки, слово, пять букв, египетский бог.

— Анус!

Все смеются.

— А какая первая буква?

— А.

— Анубис, дура!

— Анус, блин! — И все снова смеются. На фоне всего этого звучит музыка, инструментальные вариации на тему советских песен: розы, рута, велосипед с букетом. Несложно догадаться, почему я узнаю все эти песни.

— Ну вот, — говорит мне косметолог, — походишь годик, там где-то решишься на глубокий пилинг, а потом, — она мнёт то место, где должны быть окологубные складки, — мы вколем тебе, зайка, ботокс.

— Да зачем мне ботокс?

— Как зачем? А молодость?

— Я не из тех женщин, кто будет цепляться за молодость любой ценой!

— Да какая там цена, это сейчас не миллион стоит!

— Я не хочу ботокс.

— Есть калоген, много чего сейчас есть!

— Вы серьёзно думаете, что мне нужен ботокс?

— Да, может, сейчас и не нужен. — Она тянет ко мне руки, указывает на переносицу, на щёки. — А потом, здесь и здесь… калоген можно.

Моё терпение заканчивается, и я отбрасываю её руку:

— Коллаген, кол-ла-ген, а не калоген, это не от слова «кал»! И ваша Ася выглядит не за-ши-бись и не а-ху-еть, — я подражаю их произношению по слогам, — а на свои сорок пять и даже хуже! И знаете, почему? — Я не даю им ответить, ещё бы, меня же сейчас просто пошлют. — Она не улыбается, а не улыбается она потому, что не может, у неё же лицо сведено этим вашим калогеном! Она не хочет, она озабочена годами, которые вы ей и считаете! И последнее. — Я подхватываю сумочку, оправляю помятое платье, ищу глазами человека с кроссвордом. — В слове Анубис шесть букв, а не семь!

Так, победно окинув всех взглядом и задавив интеллектом, я выхожу из салона. За спиной раздаётся:

— Анубис пишется с двумя эн, вот, все сходится!

Полная блондинка с босыми ногами в педикюрной ванночке демонстрирует всем газету.

— Вот же дура нервная. А говорит, что Аська улыбаться не умеет! Аська у нас за-ши-бись!

И Рахель, и Яков, и все мы

По документам он значился как Мудак. Так его звали на родине в Узбекистане, и там же его и боялись. Нам точно неизвестно, но натерпелся Мудак от людей прилично. Его и топили в щенячестве, и стреляли в него, и ножом резали, так что людей он не признавал в принципе, ну разве что как добычу. Держали его на двойной цепи и кормили с лопаты. Мешал он, так что решили пристрелить, а тут мы подвернулись, и его нам отдали. Сейчас он живёт в Израиле, охраняет поселение.

— Так вам удалось его приручить?

— Кого, Мудака? Нет, конечно, он на цепи сидит, на кабеле.

— Нет-нет-нет, вот об этом давайте не будем говорить в эфире, хорошо? Прибегут зелёные, всякие защитники. Хотя, конечно, это странно, собака на кабеле? Это же друг человека?

— Мудак не друг человека, но он жив, он сыт, и он служит. Кстати, именно он отловил одного любопытного, который хотел проникнуть в поселение. Даже не сильно покалечил.

— О Господи, и об этом тоже не будем, хорошо? А вы можете привести собаку в студию?

— Мудака, естественно, нет, но можем лабрадора, у нас есть один, который взрывчатку находит. Или шнауцера.

— Нет, шнауцера тоже не надо, и овчарок немецких тоже лучше не приводить.

— Кто на этот раз почувствует себя оскорблённым?

— Узники концлагерей, естественно. Тяжёлые воспоминания. А у нас канал и эфир дневной, кто нас смотрит, сами понимаете — старики да старушки и дети, в основном.

— Хорошо, приведём лабрадора. Взрывчатку вы организовать не сможете, как я понимаю, но он умеет ложиться по щелчку, так что сможем обыграть.

— А он сможет прыгнуть?

— Куда?

— Просто высоко так прыгнуть.

— Он может лечь по щелчку, он может найти взрывчатку на глубине в полметра или человека в завалах, конечно, он может прыгнуть, поставим его на стул, он спрыгнет.

— Нет, так, чтоб красиво.

— Э, у вас где туалет? Я пойду покурю, а вы подумайте над другими вопросами пока, я на минутку.

Через полчаса Игорь сидел в фургоне савана, на двери с внешней стороны автомобиля висел журналист.

— Вы сейчас выезжаете снимать видеоряд, а завтра перед эфиром я ещё с вами поговорю, хорошо?

Игорь кивнул и отвернулся, чтобы скрыть раздражение.

— И как насчет собаки, вы запомнили, не овчарка, не шнауцер, уж лучше кавказца, он пушистый, но сможет ли он красиво прыгнуть?

— Давайте так, я приведу лабрадора, он будет отвечать на вопросы, он способный, а я буду прыгать красиво, хорошо?

— Вы шутите?

Савана взревела, водитель посмотрел на журналиста с нетерпением.

— Вы сейчас шутили, да?

Поехали. Через зеркало заднего вида Игорь видел, как журналист постоял растерянный ещё пару секунд, повернулся и потопал в сторону студии.

В разговор вступил водитель:

— Так что, едем собачек снимать на территории?

— Типа того, да.

— Сейчас только оператора подцепим и в путь!

— А что, операторы на студии не обитают? — Игорь обернулся и осмотрел пустой салон фургона.

На одном из сидений лежали бронежилеты, больше ничего в машине не было.

— На студии? Обитают, только они нынче на территории не ездят. Во-первых, ссыкотно им, а во-вторых, каналу это невыгодно, двойной тариф положено платить, и если с ними чего там случится — страховая разорится! Так что от канала с вами только я и она. — Водитель ударил по рулю саваны. — А оператор и звуковик — частники. Но за такое бабло, что им платят за один выезд на территории, и я бы оператором заделался!