Читать книгу "Палоло, или Как я путешествовал - Дмитрий Быков"

Я собирался ещё что-то говорить, повторял – мама, всё нормально, мама, всё нормально, – когда истекло моё время и офицер стал хватать меня за трубку. Я машинально отвёл его лапу, и это его взорвало.

– За руки хватать! боевого офицера! – кричал он, всё более распаляясь, и рядом с ним распалялся красный телефон, на рычаги которого он с силой шмякнул трубку. – Блядь! Я Афганистан прошёл! – и кричал он об этом так, что было совершенно ясно – никакого Афганистана он не прошёл, так и торчал всю жизнь на административных должностях в местах вроде канцелярии на Угрешке, а боевые действия его ограничивались тем, что он отбивался от комиссий на каком-нибудь продскладе, – но ему надо было себя завести. Он за шкирку вышвырнул меня из канцелярии, как щенка, и наказал проходившему мимо сержанту не разрешать мне спать до тех пор, пока я не вымою пол в одном из спальных помещений на втором этаже.

В этот момент я уже окончательно уверился, что всё происходит не со мной, сработал спасительный наркоз, и я был совершенно убеждён, что теперь всё будет прекрасно. Раз так хреново начинается, дальше обязано быть прекрасно. В некотором смысле так оно и оказалось, тем более что в этот момент, возя по жёлтому от пыли полу мокрую красноватую рогожу, я в очередной раз умер, как умер однажды в детстве в первом классе, а потом ещё один раз в десятом, а потом один раз на втором курсе, когда узнал, что есть другой, – в общем, матрёшка пополнялась всё новыми и новыми оболочками, но какая-то одна, самая маленькая, всё ещё трепыхнётся до сих пор: она, вероятно, и есть моя бессмертная душа.

Но теперь я уже пил с отцами города, и по случаю их прибытия внесли крепкое: обычно группе подавали вино, но тут, в виде особой милости, был внесён parroch, как в этой части Швейцарии называется очень крепкая, градусов сорок пять, сливовая или яблочная водка. По чистоте и ароматности она превосходит всё, что я пил до сих пор. Пусть это непатриотично, но я предпочитаю parroch всему, что производится в России, кроме разве самогона из сахарной свёклы, какой я пил у великого питерского поэта Нонны Слепаковой по случаю своего дембеля. Отвяжись, я тебя умоляю, сказал я вслед за другим великим швейцарцем и погрузился в ароматные волны parroch’а – старика Парыча, как мы называли его впоследствии. На пятой рюмке я понял, что всё в моей судьбе было на редкость гармонично и целесообразно.

Люцернское озеро, на берегу которого мы сидели, блестело нефтяным блеском. Близ берега высилась деревянная крепость – точная копия древней. Далёкие огни того берега дробились в воде и потому шли двойным рядом – сверху чётким, снизу размытым и как бы зыблющимся. Липы вдоль набережной всё ещё слабо пахли. Также слабо, но от того не менее отчётливо проступали над фонарями звёзды, складываясь в несколько смещённый, но в целом привычный рисунок северного неба. Мир держался в дивном равновесии, дышал божественной гармонией и справедливо воздавал мне за позор и страх десятилетней давности – воздавал многократной сторицей, ибо что значит какая-то Угрешка в сравнении с Альпами!

Но моя армия – но Люцернское озеро! – но моя мать, кричащая голосом раненой чтицы – но Альпы! – но офицер на красном телефоне – но гора Пилат! – но Пилат – но Христос! И последнее слово в этом диалоге было всё-таки «да».

Да, да, да, всё правильно.

Ночью, вернувшись в номер, я сонно включил телевизор и узнал, что баскские террористы, в серьёзность намерений которых никто не верил, всё-таки убили ни за что ни про что испанского мальчика, захваченного за пять дней до того близ банка, где он работал. По всем каналам европейского телевидения рыдали его жена и мать. На всех площадях европейских столиц шли скорбные митинги, и пассионарные люди в Мадриде клялись отомстить или пасть, как он.

3. ix.1997

iностранец

Уходящая натура

На Кубу надо ехать скорей. В мире осталось не так много магических мест, где можно почувствовать себя вне времени и в насквозь условном пространстве.

Есть государства, в которых ни одна революция не меняет ситуацию – только упрощает, опошляет её. В России, например, после семнадцатого года получилась та же империя, только для идиотов, после восемьдесят шестого – опять-таки империя, но для бандитов. Куба всегда была и при Фиделе осталась государством для пофигистов. Достаточно посмотреть, как работают кубинцы. По сравнению с ними работяги, которые забивали козла на одной из строек загнивавшего социализма, показались бы стахановцами. Удар ломом по асфальту производится примерно раз в час. Кубинская промышленность без советской поддержки совершенно зачахла, в местных магазинах решительно ничего нет. Население живёт не только за чертой бедности, но и за чертой убожества, однако ошибкой было бы думать, что его это не устраивает.

Не гони, товарищ

Сегодняшняя Куба, застывшая, как муха в меду, в своём сладком, текучем латиноамериканском времени, представляет собой умилительное зрелище убожества, к которому притерпелись. Гавана – город выдающейся архитектурной эклектики: на глазах ветшающие здания времён советской помощи соседствуют с окончательно уже обветшавшими зданиями дореволюционных времён. Подавляющее большинство машин на улицах – либо древние «Жигули» (в Москве нет столько «Жигулей»), либо ещё более древние американские машины, ездящие каким-то чудом.

Но надо вовсе не знать Кубы, чтобы заподозрить её население в склонности к депрессии. Идёте вы, допустим, к океану. Набережная в Гаване не ахти какая красивая, фонари на ней стоят редкие, бетонный парапет без архитектурных излишеств, вид самый промышленный, и пахнет, разумеется, морской гнилью. Вдалеке мигают огоньками маленькие плоские кораблики, над широкоэкранным океаном гаснет чрезвычайно красный, винно-густой закат, а по набережной прогуливаются – лениво, как бы фланируя, – местные жители, живущие в замедленном тропическом темпе. Они знают, что завтра будет другой день, похожий на предыдущий. В подъездах хрущоб (совершенно неотличимых от наших) сидят смуглые женщины (совершенно неотличимые от героинь мексиканских теленовелл). Иногда крупная смуглая матрона выплёскивает из окна грязно-пенную воду или прокисший суп. Мужчины покуривают в скверах или собираются в кафе, в которых даже меню не дают, поскольку в ассортименте наличествуют два блюда: свинина с бобами и свинина без бобов. Ну и ром, естественно.

Ром, бабы

Это я собственно о Кубе, а не о её туристском имидже. Для иностранцев существуют рыбные рестораны (где подаётся разнообразный sea food по довольно-таки бешеным ценам) и дискотеки, служащие в основном для сведения знакомства с женским населением. Но слухи о привлекательности кубинок значительно преувеличены – это скромный островной пиар. Кубинская любовь предназначена для моряков, авантюристов и прочих международных скитальцев, которым, чтобы возбудиться, совершенно необязательно влюбляться или даже чувствовать интерес к партнёру. Им хочется разрядки, ничего более – и чем меньше церемоний, тем лучше обеим сторонам. Дискотеки на Кубе многочисленны, громки, убоги в смысле музыкальном и необычайно дороги в смысле выпивательном, так что не давайте консумировать себя и сразу спрашивайте, где койка.