Читать книгу "По счетам - Андрей Константинов"

– Вот с твоим Алексеевым ровно так и произошло. В общем, если от печки: в ноябре 1942-го, выполняя некое ответственное поручение, Юрий перешел линию фронта и добрался до регулярных частей. Вернуться обратно в отряд, в силу обстоятельств, не получилось, и парня зачислили рядовым в состав стрелковой дивизии. Номера сейчас не вспомню, но в деле должен быть. Дивизия принимала участие в операции по прорыву блокады Ленинграда, после чего была переброшена на Свирско-Петрозаводский участок. Судя по всему, воевал парнишка неплохо. По крайней мере медаль имел. Ну а к августу 1944-го наши закрепились на финской границе и активные боевые действия в Карелии закончились, хотя отдельные стычки продолжались вплоть до середины сентября. Вот как раз в период этого затишья Алексеев был поощрен командованием 10-суточным отпуском и на попутках добрался до Ленинграда.

– И чего его туда понесло?

– А он и не собирался задерживаться в городе. Все равно родных не осталось, дом разбомбили. Могли, конечно, сыскаться какие-то знакомые из довоенной жизни, но Алексееву перед ними светиться было не с руки. Потому как… Ты в курсе, что он жил под чужим именем?

– Да. Василий Лощинин.

– Вот-вот, учащийся ФЗУ… Короче, сразу по приезде парень смотался на могилы матери и деда, прошвырнулся по центру и тем же вечером должен был сесть на поезд до Москвы. Где ни разу не был и которую мечтал посмотреть. Но – не посмотрел. Ибо черт его дернул сунуться в ресторан…

Ленинград, сентябрь 1944 года

Юрий обогнул скучающего перед входом в ресторан старорежимного вида деда-швейцара, прошел еще метров пять, снова скользнул взглядом по манкой вывеске и…

…И решительно повернул обратно. Считав его намерение, швейцар грозно упер руки в боки:

– Осади, служивый. Рядовому составу не положено. Только офицерам.

– Я знаю, отец.

– А чего тогда прешься, если знаешь?

– У меня поезд через два с половиной часа.

– Счастливого пути.

– Разреши, я быстренько чего-нибудь на зуб кину и сразу уйду?

– На вокзале буфет работает. Как раз успеешь.

– Оно понятно, что работает. Войди в положение, отец! Я третий год из котелка хлебаю. Знаешь, как хочется разок, по-человечески, с ножом и вилкой, из тарелки настоящей поесть. Удружи, а? Как ленинградец ленинградца прошу.

Швейцар понимающе посмотрел на Юрку и, смягчаясь, спросил:

– Медальку за что получил?

– За освобождение Петрозаводска.

– А лет-то тебе сколько, герой?

– Семнадцатый пошел.

– Э-эх! Сопля соплей, а туда же. Ресторан ему подавай! – больше для виду и порядку проворчал старик. После чего, понизив голос, зашептал:

– Ладно, дуй за мной. Только мышкой. Я тебя в дальнем уголочке посажу. Но учти! Если патруль с проверкой заявится, я скажу, что ты сам незаметно прошмыгнул. Не по злобе скажу – просто место терять резону нет.

– Договорились, отец! Спасибо тебе…

Уголок, куда швейцар разместил Юрку, хоть и оказался укромным, но имел один существенный недостаток: за соседним столиком гуляла компашка из двух штатских с дамами.

Да и фиг бы, как говорится, с ними, вот только…

Слишком уж шумно она гуляла. Так, что Юрка и не хотел бы, но невольно слышал все ведущиеся за столиком отвязные разговоры. Особенно усердствовал практически в дымину пьяный, долговязый, с неприятными белыми глазами «пиджак», которого дамы попеременно величали то Димочкой, то Димасиком.

Пока тот сыпал разного рода сальностями и скабрезностями, Юрка еще терпел. Хотя и морщился, ибо шуточки отпускались из разряда «битюговых». Но затем Димасик взялся травить байки из своего якобы исключительно героического прошлого. Дамы, понятное дело, реагировали охами и ахами. Юрку же после каждой новой услышанной подробности буквально колотило.

– И тогда я принимаю решение: брать эту сволочь в одиночку!

– Ка-ак?! Но ведь он же был с оружием?

– В том-то и дело, Зиночка. У него в руках вальтер, а у меня, извиняюсь, хрен. Да и тот – в штанах.

Барышни, как бы смущенно, прыснули.

– Ладно, думаю, семи смертям не бывать, и бросаюсь на него. И тут раздается выстрел.

– О господи! Попал?

– Кабы попал, мы бы с тобой, Марусенька, здесь не сидели, винцо не попивали… Кстати, Семен, кончай жрать. Почему посуда опять пустая? Раскидай! Короче: вот тут, у самого виска, пуля чиркнула. Ну да второго шанса я ему не оставил. Подскочил, вырубил и пистолет забрал.

– Димасик, ты просто прелесть!

– Погоди, Зиночка, это еще не конец истории.

– Ка-ак?

– А вот та-ак! Гляжу, из кустов еще трое поперли. Их там, оказывается, целая диверсионная группа была.

– О Господи! Жуть какая!

Здесь, не удержавшись, Юрка хмыкнул. Вышло довольно громко, так что «пиджак» услышал, обернулся и грозно уперся в него своими белыми глазами. Сдерживая смех, Юрка клятвенно сложил ладони домиком: мол, прошу пардона, молчу-молчу, продолжайте, очень интересно.

«Пиджак» побуравил его недобро-пьяным, затуманенным взглядом, а затем вернулся в исходное положение и продолжил:

– Но теперь-то я был с оружием. А потому решил: не-ет, шалишь, мы еще повоюем. И вдруг замечаю, что патронов-то в пистолете больше нет. А главное – и они, суки… дамы, прошу пардона!.. это понимают. А потому прут на меня в открытую, уже не таясь.

– И как же ты, бедненький?

– Щас дорасскажу. Только сначала давайте… – Пиджак взялся за фужер, и остальные последовали его примеру. – Предлагаю выпить за…

– За настоящих героев! За вас, мальчики!

– Вот спасибо, Маруся! Уважила!

Компашка шумно чокнулась, и все дружно выпили. Димасику очередная чарка встала колом: он громко рыгнул, с усилием надул щеки и…

…и в последний момент все же справился. Заглотнул и с видимым облегчением выдохнул. Закусывая, захрустел соленым огурцом.

– Димочка! И чем там все закончилось?

– Где?

– Ну, с этими, с диверсантами?

– А! Беру я тогда вальтера за ствол, размахиваюсь и швыряю первому в харю. Попадаю аккурат в нос и буквально слышу хруст сломанных костей.

– Ф-фу… гадость!

– Это не гадость, Зиночка. Это жизнь. Ну а сам падаю в ноги второму. Заваливаю его на землю, хватаю за горло и начинаю душить. Все едино, думаю, всех живыми не доставить. Возьму главного, и шут с ними – с остальными. Так в итоге и поступил. Хотя тот, который со сломанным носом, потом сапоги мне лизал. Умолял, чтобы я его, вражину, не кончал. Ага, щас! Собаке собачья смерть.