Читать книгу "Горизонт в огне - Пьер Леметр"

Леонс терпеливо прикрыла глаза:

– Мадлен… Думаю, сначала надо кое-что переделать. Малыш не может жить в этой комнате… пока она в таком виде.

Она имела в виду, что с того дня, как здесь умер Перикур, в спальне ничего не изменилось. Мадлен согласилась. Она кивнула и вернулась к сыну.

Тогда Леонс принялась за работу. Следовало поменять ковры, занавески, вымыть и освежить комнату, убрать мебель и купить вместо нее другую, более современную, среди которой мог бы жить постоянно пребывающий в инвалидном кресле семилетний ребенок. И на все это нужны деньги.

– Конечно, поговорите с Гюставом, хорошо? – сказала Мадлен.

Хорошо бы назначить Леонс на другую должность, сделать ее домоправительницей, увеличить ей зарплату. Но об этом Мадлен, конечно, не подумала. А для Леонс деньги имели значение. Она часто говорила, посмеиваясь, «не знаю, куда они деваются, будто сквозь пальцы утекают», и верно, месяца не проходило, чтобы она не просила аванса.

Жубер же прекрасно понимал, что вся эта работа, требующая определенных усилий, не входит в обязанности компаньонки, но, как опытный хозяин, оставил этот вопрос в подвешенном состоянии – если работник не осмеливается жаловаться, повышать его ни к чему.

Андре Делькур не возобновил занятий с Полем – в своем почти вегетативном состоянии тот ничему не мог учиться. Но платить ему продолжали. Не зная, чем заняться, он широкими шагами ходил по дому с книгой под мышкой и с озабоченным видом и молил Небеса, чтобы никто у него не спросил отчета. Та Мадлен Перикур, которую он прежде знал и которая частенько со смехом подталкивала его к постели, не имела ничего общего с нервной, напряженной женщиной, занятой и встревоженной, – он встречал ее в коридорах, она просила его: Андре, не могли бы вы сходить за журналами для Поля, я хочу попробовать почитать ему немного, что-нибудь легкое, понимаете, и тут же снова окликала его: Нет, Андре, давайте лучше книжку про приключения. Или журнал. Не знаю, вы лучше знаете, можете сейчас сходить? Но когда он возвращался, она уже забывала о своей просьбе: Не позовете господина Реймона? Нужно отнести вниз Поля, пусть ребенок немного подышит свежим воздухом.

Перспектива искать другую работу приводила его в бешенство, к тому же он чувствовал, что находится на пороге чего-то нового. Сделанный им в феврале блистательный обзор похорон не принес ему ни гроша, но о нем заговорили. Его даже пригласили однажды к графине де Марсант, которая раз в неделю принимала у себя на бульваре Сен-Жермен; она считала его настоящим писателем, хотя он пока ничего не опубликовал. Чтобы произвести хорошее впечатление, он потратил последние деньги на покупку костюма, конечно, не сшитого у портного, а поношенного; костюм показался ему вполне приличным, чтобы произвести впечатление, но на следующий же день разошелся на спине. Он отдал подлатать его в ателье на улице Сантье, и, как ему казалось, результат выглядел неплохо, однако он попросту не замечал снисходительных взглядов, которыми его провожала прислуга, когда он входил в гостиную.

Для Мадлен не существовало ничего, кроме Поля. Она считала своим долгом делать все сама. Поскольку кресла на колесиках больше не было, Поля приходилось носить на руках, и Мадлен не позволяла никому делать это вместо нее. Сын сильно похудел и весил не более пятнадцати килограммов, что для семилетнего ребенка не очень много, однако… Но позвольте мне, мадемуазель Мадлен, говорил Реймон. Она уже раз десять чуть не упала, но все оставалось по-прежнему. Поль говорил: Пу…пусть он… ма…ма! Никогда еще он так сильно не заикался.

Глядя, как Мадлен суетится вокруг него, все спрашивали себя, сколько она еще продержится.

В частности, непростым делом была интимная гигиена. Три-четыре раза в день Поля надо было приподнять, уложить, раздеть, отнести в ванную, поменять ему памперсы, как грудничку, переложить его мертвые ноги, перевернуть, опять одеть. Вид его безжизненных конечностей терзал душу. Взгляд его оставался пустым и неподвижным, и он никогда не жаловался. Когда Поль принимал сероводородные ванны или ему делали массаж с прописанными профессором Фурнье обезболивающими препаратами, Мадлен с горячностью шептала что-то сыну на ухо, словно обезумевшая грешница на исповеди.

Ее не покидали мучительные размышления о причине его поступка. Почему он выбросился из окна? Она не могла отделаться от воспоминания о своем брате Эдуаре. Оба бросились в пустоту. Один под колеса отцовской машины, другой на гроб деда. Перикур был камнем преткновения, о который разбивались жизни всех членов семьи.

Мадлен захотела разобраться.

И начала с Поля. Поставив перед собой стул, она посадила на него Поля – мама хочет поговорить с тобой, мама должна понять – что-то в этом роде… Поль покраснел, заерзал, завертел головой, Мадлен стала настаивать, Поль начал заикаться: Н…нет, н…нет… Да, да, Поль, мама хочет знать, понять. Поль тихо заплакал, Мадлен повысила голос, принялась в большом волнении ходить по комнате, рвать на себе волосы, кричать: я с ума сойду. Поль плакал горючими слезами, Мадлен истошно кричала. Леонс ушла за покупками, вопли услышал Реймон, он, перескакивая через ступеньки, взбежал по лестнице, рывком распахнул дверь – ну же, мадемуазель, не мучайте себя, и, пока он ловил Мадлен, которая, как петух с отрубленной головой, металась по комнате, маленький Поль рухнул на стул, чуть не упав с него, ему не хватало сил подняться, он еле держался пальцами за спинку; Реймон не знал, что и делать, он бросил мать, кинулся на помощь ее сыну, тут пришла кухарка, прижала к себе Мадлен. Так их и застала Леонс – Реймон держит на руках уставившегося в потолок Поля с безвольно болтающимися ногами, кухарка сидит на кровати, а голова Мадлен покоится у нее на коленях.

Едва оправившись от случившегося, Мадлен снова принялась мучить себя теми же вопросами.

В конце концов у нее в мозгу возникла твердая уверенность. Кто-то в доме должен что-то знать, иначе просто невозможно.

Вероятно, с ним кто-то был. Мысль о виновности кого-то из прислуги поначалу показалась ей возможной, потом определенной – это все объясняло.

Она созвала всех шестерых, не считая Леонс и Андре, они пришли и выстроились перед ней рядком – это было ужасно, будто кто-то украл серебряные ложки, и одновременно смешно. Нервно потирая руки, Мадлен пыталась добиться правды. Кто видел Поля в день, когда произошло несчастье? Кто был рядом с ним? Никто не знал, что отвечать, и все спрашивали себя, что будет дальше.

– Вот вы, например, – сказала она, указывая пальцем на кухарку, – мне сказали, что вы были наверху!

Бедная женщина покраснела и вцепилась руками в фартук.

– Потому что… у меня там были дела!

– Ага! – воскликнула ликующая Мадлен. – Видите, значит, были!

– Мадлен, – умоляюще и мягко сказала Леонс, – прошу вас…

Больше никто не вымолвил ни слова. Все смотрели себе под ноги или в стену. Это молчание еще больше ее разгневало. Она заподозрила заговор и принялась поочередно опрашивать одного за другим: а вы?

– Мадлен… – повторила Леонс.