Читать книгу "Аут - Нацуо Кирино"

— Нет, дело не в том, — ответил Кунимацу. — Речь идет об одном человеке. В последнее время он приходит к нам едва ли не каждый вечер и очень много проигрывает.

— Никто из тех, кто играет в баккара, не выигрывает каждый вечер, — рассмеялся Сатакэ. Кунимацу тоже усмехнулся, помешивая соломинкой апельсиновый сок. Сатакэ сделал глоток охлажденного кофе со сливками. — Так сколько же он проиграл?

— Около четырех или пяти миллионов за последние два месяца. Вообще-то не так уж и много, но те, кто начинает проигрывать, обычно уже не останавливаются.

— Значит, играет он по мелочи, так? Тогда что тебя беспокоит?

— Ну, позавчера он вдруг стал требовать, чтобы казино дало ему кредит.

В клубе Сатакэ действовали строгие правила, согласно которым ставки принимались только реальными деньгами, однако в редких случаях постоянным клиентам позволяли сыграть в долг на несколько сотен тысяч. Не больше. Мужчина, о котором рассказывал Кунимацу, должно быть, узнал от кого-то о такой практике.

— Не стоит с ним связываться, — сказал Сатакэ. — Вышвырни его вон и не пускай.

— Именно так я и сделал. Обошелся с ним вполне вежливо, но ясно дал понять, что его у нас не ждут. Прежде чем уйти, парень устроил большой скандал.

— Неудачник. Кстати, чем он занимается?

— Работает на какую-то мелкую компанию. Я бы и не стал вас беспокоить, но подумал, что, может быть, он и в «Мика» захаживает, и позвонил Цзё-сан. Оказалось, он и там числится в черном списке.

— Это Ямамото. Женщины и деньги.

Сатакэ вздохнул и потушил сигарету. Многие мужчины совершали глупости ради юной и прекрасной китайской хостессы, но когда кончались деньги, к ним обычно возвращался рассудок, и тогда они отказывались от женщин. Этот же парень, похоже, пытался выиграть за карточным столом, чтобы продолжать видеться с Анной. Или же, что тоже возможно, Ямамото вдруг сообразил, что спустил слишком много, и теперь старался отыграться. Так или иначе, у него ничего не вышло, и Сатакэ, повидавший на своем веку многих из той же колоды, знал, что ни женщины, ни карты уже не доставляют Ямамото никакого удовольствия.

Он, возможно, и не подумывал ни о чем плохом, но Сатакэ все же чувствовал в нем угрозу как для Анны, так и для своего бизнеса.

— Вы не будете против, если я скажу, что вы хотите с ним поговорить? — спросил Кунимацу. — При условии, что он появится еще раз.

— О'кей. Позвони мне, если увидишь этого парня. Хотя не уверен, что он способен кого-то понимать.

— Не согласен. Даю гарантию, что, когда этот Ямамото увидит похожего на якудза хозяина, его и след простынет. — Сатакэ негромко рассмеялся шутке, однако глаза его остались холодными. — Знаете, вы ведь действительно можете любого напугать, — продолжал, ничего не замечая, Кунимацу.

— Ты так думаешь?

— Конечно. Одежда, вообще весь вид… Да он умчится как заяц.

— Что же во мне такого страшного?

— Ну, выглядите вы вполне прилично, но есть что-то такое… что-то тревожное…

Договорить Кунимацу не успел, а смешок его оборвался, когда у Сатакэ зазвонил телефон. Звонила Анна.

— Милый, все кончено, я свободна, — сказала она.

И эти слова — именно те самые слова, надо же, такое совпадение — отдались в нем воспоминанием.

Женщина под ним тяжело застонала. Он терся о нее, вымазанную теплой, слегка липкой жидкостью, но постепенно, по мере того как она остывала, ему стало казаться, что они как будто склеились. Она то хрипела в агонии, то дрожала в экстазе, но в конце концов Сатакэ прижался губами к ее губам и заглушил стоны — то ли боли, то ли наслаждения, — вырывавшиеся у нее изо рта. Он отыскал рану у нее в боку, ту, которую сделал сам, и глубоко погрузил туда палец. Из раны толчками шла кровь, так что их секс окрашивался в темно-красное. Он рвался внутрь ее, глубже, глубже… Он хотел растаять в ней, смешаться с ней. И когда уже почти достиг цели, когда оторвался от ее губ, она тихо прошептала ему на ухо: «Все кончено…»

— Знаю, — сказал он, отчетливо услышав свой собственный голос.

Однажды Сатакэ убил женщину.

Когда-то, еще учась в школе, он напрочь разругался с отцом и навсегда ушел из дому. Некоторое время Сатакэ подрабатывал хастлером в игорном доме, потом его взял под свое крыло местный бандит, член семьи якудза. Покровитель богател на проституции и торговле наркотиками в Синдзюку, и работа юноши состояла в том, чтобы обеспечивать сохранность девушек, не давать им, так сказать, соскочить с корабля.

Как-то случилось неприятное. Банда прознала о женщине, вербующей девушек для конкурирующей фирмы, и Сатакэ поручили разобраться с ней. Вышло так, что разборка закончилась убийством. Ему было тогда двадцать шесть, и его отправили в тюрьму на семь лет. Об этом не знала даже Анна, не говоря уже о Кунимацу или Цзё-сан. Именно тюремный опыт убедил Сатакэ, что вести дела надо тихо, без необходимости не высовываться. Вот почему в «Мика» всем заправляли Цзё и тайванец, а в казино — Кунимацу.

Сейчас, по прошествии почти двадцати лет, он все еще помнил ту сцену, помнил живо, во всех деталях: звук ее голоса, выражение лица в момент смерти. Он помнил, как ее пальцы царапали ему спину, как холодок пробежал вдоль позвоночника… Дело в том, что человек не знает своих пределов, не знает, на что способен, пока не убьет кого-то. С этим не может сравниться ничто. Это — настоящая мера. Конечно, в нем жило, засев где-то глубоко, чувство вины, но Сатакэ также сделал важное открытие: ему доставляло удовольствие причинять боль, а близость смерти давала мощный заряд энергии.

«Перестарался». Узнав, что он сделал, другие члены банды стали смотреть на него с омерзением и ненавистью, хотя и были привычны к насилию и жестокости. Он навсегда запомнил выражение отвращения на их лицах… а потом сказал себе, что вряд ли посторонний способен понять то, что произошло тогда между ними двумя.

Воспоминания о причиненных ей мучениях, о смерти преследовали его все время, пока он находился в тюрьме, но беспокоило Сатакэ не столько чувство вины, не столько раскаяние, сколько желание проделать то же самое еще раз, повторить все сначала. Ирония же судьбы заключалась в том, что на свободу он вышел импотентом. И лишь по прошествии нескольких лет Сатакэ понял, что глубина и интенсивность пережитого тогда неким образом отвратили его от всего обыденного, простого и заурядного. Постигая собственные пределы, человек словно открывает некое тайное знание, вот почему с тех пор Сатакэ был крайне осторожен и осмотрителен, чтобы не сломать печать еще раз. Никто не знал и не мог знать, какое самообладание для этого требуется и на какое одиночество обрекает. Однако же женщины, не догадываясь о существовании другого, скрытого Сатакэ, приходили к нему, ни о чем не подозревая, и становились его игрушками. Они не цепляли его за живое, не забирались вглубь, им не хватало энергии и сил, чтобы потревожить потаенную мечту, проникнуть в запретную, строго охраняемую зону, и это спасало их — они оставались не более чем милыми, забавными игрушками. Но и не менее.