Читать книгу "Курортная зона - Надежда Первухина"

Наметанным глазом Лариса вычислила в разномастной толпе и одиночек , не принадлежавших Кругам, тех, кто пошел на это или из любви к своему кровавому искусству, или из любви к мести. Одиночки скромно пили “Туборг” и “Гёссер”, из закусок предпочитали креветки и морковь по-корейски, держались молчаливо и как-то задумчиво. Среди одиночек преобладали усталые женщины неопределенно пожилого возраста, и торчащие из карманов их твидовых пиджаков “беретты” и “лигнозе” напоминали скорее сувенирные зажигалки, а не настоящее оружие.

“Интересно было бы взглянуть на Истопника, которому меня заказали”, — размышляла Лариса, и от этих размышлений “Негрони” приобрел почему-то вкус дрянного лимонада.

Кто он, Истопник?

Какой он?

С кем он?

И почему она никогда о нем не слышала?

Или это особый шик убийцы — открыться перед жертвой в самый последний момент?

Она, Лариса Бесприданницева, тоже так умеет.

Вот только жертвой быть не собирается.

Лариса допила коктейль, задушевной улыбкой одарила барменшу и выскользнула из потного барабана бара-буфета.

И попала в шелково-кружевной плен скрипок и флейт.

Однако!

Убийцы, оказывается, не чужды высокому искусству (“Радио Шансон” не в счет)!

На небольшом мраморном подиуме (кругом в витиеватых длинных подсвечниках томно умирают свечи с ароматом гиацинтов) два скрипача и флейтистка с молочной белизны обнаженными плечами выводили незатейливую, как японский иероглиф, мелодию. А невысокая, стеклянной хрупкости девушка с отрешенно неземными глазами тянула хорошо поставленным голосом Эдит Пиаф нечто невероятное, просто запредельное для подобного сборища. На французском языке. Ларису это сначала удивило, а потом она автоматически начала переводить:

А я еще так заживу,

Как в песнях поют,

Как в сказках мечтают об этом!

И в доме моем будут птицы чудесные петь,

И спустятся звезды на крышу,

И небо — на ветви деревьев…

А я еще так заживу

И так засмеюсь, запою, затанцую,

Что все вы поймете — счастливей меня не бывало!

И станете в гости проситься, чтоб греть свои души

У моего очага.

И хлебом пшеничным, и сладким домашним вином

Я буду вас тешить, чтоб жизнью глаза засияли.

Чтоб вы, уходя, лишь мечтали о том, как вернуться.

Поверьте, я буду гак жить.

Я даже сама в это верю.

Сердце снова трепыхнулось где-то в районе гортани. Красивая песня. Только чересчур оптимистическая для такого сборища.

Кому здесь нужно верить в счастливую жизнь?

В то, что звезды и небеса будут знакомыми и близкими, как пальцы собственной руки?

И вы возвратитесь в мой дом — К палящим огням милосердья! — воздевая трепещущие руки в длинной бахроме серебряного бисера, выводила вслед за флейтой певица.

Странная уверенность. Странное обещание.

Впрочем, возможно, Лариса неточно перевела. Все-таки давно не практиковалась.

К тому же слушать эфемерную певичку уже не хотелось.

Потому что рядом с замершей Ларисой остановились два боровообразных типа с фужерами в толстых пальцах, и один боровообразный похвастался другому:

— Крутая у меня эта… ка… капелла? Дочуре на день рождения подарил — очень музыку любит эту… классическую.

— Гы… А что за фифа поет?

— А, заметил! Та еще соска! Я ее специально из Франции выписал!

— Из этой… Академии, что ли?

— Какой, на… Академии, гы… Эта певичка мне до конца моего конца будет ширинку облизывать и за каждый минет спасибо говорить! Если б не я, Интерпол ее уже давно бы на трех гильотинах отымел. На этой бабе трупов, как вшей на бомже.

— А не подумаешь…

— Во-во.

— Не боишься, что она и тебя кинет вкрутую?

— Гы. Она со мной крепко повязана. Хочет еще пожить, пусть в певицах походит. Я на ее прошлые дела не в претензии. Главное, чтоб она дочу мою обучала петь по полной программе. А летом будем Дочу на Евровидение отправлять.

— Эт прально. Надо и о вечном думать. Нетленка, мать ее ети… Я вот прикинул: может, писателишку какого из голодных и неизвестных раскрутить? Только тихого, не мокрушника, мокрушничать я и сам могу. Лучше психа душевного, у какого крыша от философии снырнула. Ведь тоже это будет… вклад в культуру. И меня прославит. Писателишка-то. Или даже поэт.

— Само собой.

“Это нестерпимо!” — прорычала себе под нос Лариса, борясь одновременно с двумя желаниями: уделать боровов в смокингах так, чтоб и реанимация не помогла, и безудержно нагло расхохотаться в лицо всему изображающему благочестие уголовному бомонду. В душу, в мать!.. Но Лариса Бесприданницева недаром была тезкой знаменитой драматической героини. И школа Станиславского, а отчасти даже и Мейерхольда, была для Ларисы все равно что для гитариста — школа игры на семиструнной гитаре. Не важно, будешь ли ты играть на сцене, детка. Важно, что ты станешь актрисой в жизни и сумеешь сыграть любую роль в любой репризе. А потому… А потому, Лариса Бесприданницева, изобрази-ка на своем безупречно незапоминающемся лице великопостную мину и скользи-струись хладнокровной бронзовой ящеркой по густой толпе, старайся без наводящих подсказок проинтуичить, где находится деликатное местечко дамского отдохновения и где можно будет хоть как следует выругаться.

Лариса скользнула прочь из фойе.

…Унылой серой краски коридор неожиданно сменил имидж: по социалистическому цементу стен буйно заструились жирные складки явно недавнего капиталистического бархата с золотыми витыми шнурами и кистями.

“Это здесь”, — сообщила Ларисе ее жаждущая покоя дамской комнаты интуиция и ошиблась.

И Лариса поняла это, еще не толкнув палисандровую дверь, а лишь замерев тенью бархатной портьеры у образовавшейся щелки. В щелку был виден обшитый дубом строгий кабинет, освещенный только старым-престарым латунным торшером. Спиной к дверям, а значит, и к Ларисе стояли два кожаных кресла типа “сенатор”. Сидевших Лариса, конечно, не видела, но, когда они заговорили, голос одного был ей известен до последней интонации.

Старик.

Голос второго был каким-то трескучим и рваным, словно пересушенная калька. И этот голос выдавал в своем носителе мелкую сошку, подчиненного, да к тому же боящегося Старика.

Старик . Чепуху вы затеяли, молодые люди. Додумались! Отчетное собрание убийц! Кому это нужно?

Калька . Не скажите, сударь. Многие восприняли это новшество с энтузиазмом. Мы, так сказать, должны знать своих коллег в лицо. Во избежание недоразумений. И потом: каждый из… нас должен знать, что не одинок в избранной, гм, специальности, что у него всегда будет поддержка, убежище…