Читать книгу "Приз - Полина Дашкова"

Гейни не понимал. Он никогда не отличался остротой ума. Былгениально хитер, этого не отнять. Но все-таки хитрость и ум — разные вещи. Впоследние месяцы бедняга совсем отупел от страха и от наркотиков. Он все нежелал верить, что война проиграна. Его интрига с Бернадотом работала вхолостую.

Наконец принесли свечи. Гиммлер сидел, низко опустив голову,сдвинув колени, аккуратно положив на них руки. Так когда-то он сидел,выслушивая строгие наставления своего отца. Бернадот бросил на него холодныйбрезгливый взгляд, потом посмотрел на часы, шевельнул бровями, чуть склонился кодному из своих спутников и тихо спросил:

— Который час, Рене?

Рене приподнял манжету, поднес циферблат своих наручныхчасов к пламени свечи и удивленно прошептал в ответ:

— Не знаю, кажется, мои встали. Сейчас не может бытьдвенадцать.

Доктор Штраус поднялся так резко, что опрокинул тяжелыйстул, отступил в темноту. Оттуда послышался глухой удар. Никто не увидел, какгенерал стукнулся головой о стену.

— Что с тобой, Отто? — испуганно спросил Гиммлер.

— Оставь меня в покое! — глухо рявкнул Штраус из темноты.

Все подумали, что слова это были обращены к Гиммлеру.Очередной разрыв бомбы заглушил следующую фразу:

— Что тебе надо? Кто ты?

Штраус зажал себе рот и обжег губы раскаленным перстнем.

— Доктору стало нехорошо, — спокойно заметил Бернадот, —думаю, пора заканчивать, господа. Господин Гиммлер, я передам все вашипредложения своему правительству, оно решит, следует ли доводить эту информациюдо сведения союзников. Надеюсь, что вы, в свою очередь, поможете решениювопроса о заключенных. Прошу вас сделать это как можно скорей. Речь идет одесятках тысяч жизней, которые для нас чрезвычайно важны.

— Конечно, граф, — энергично кивнул Гиммлер, — я сделаю все,что в моих силах.

Он встал. Все холодно попрощались. Гиммлер остался в подвале.Штраус слегка взбодрился, отправился провожать Бернадота и его спутников.

Пока шли по коридорам опустевшего консульства, доктор вседержал руку у рта. Он немного отставал, и вместе с ним отстал от группы ещеодин человек, среднего роста, лет сорока, с неприметным лицом. Швед понациональности, он числился в охранной службе президента Красного Креста иявлялся сотрудником американской разведки.

— Что с вами, доктор? — произнес он и незаметно сунулШтраусу в карман толстый маленький конверт из плотной бумаги.

— Благодарю вас. Со мной все в порядке, — ответил Штраус, —просто несколько бессонных ночей и зубная боль.

Он опять прижал ладонь к губам и мучительно сморщился.Молчаливое присутствие неизвестного существа было еще ужасней, чем открытыйдиалог с ним. Оно, или, скорее, она молчала. Она знала, что в плотном конвертебыл американский паспорт и другие документы, которые помогут группенфюреру ССдоктору Штраусу исчезнуть и возродиться вновь под именем гражданина США,профессора Джона Медисена. Об этом никто не должен был знать. Даже она, хотя еенет.

— Я есть, а ты — где? Кто ты, зачем? — прорычал Штраус ипостарался скрыть слова в искусственном приступе кашля.

Ответа не последовало, Штраус споткнулся и чуть не упал.Голова сильно закружилась, в ушах зазвучали какие-то смутные голоса, мужские,женские, в глазах на долю секунды вспыхнул бледный белый луч.

Осколок зеркала, валявшийся у коврика в прихожей, отразилсвет лампы. Василиса продолжала смотреть на него, не отрываясь, пыталасьсосредоточиться на световом пятне, избавиться от чужой постылой реальности.

… Когда Штраус вернулся, Гиммлер сидел за столом и прислабом свете свечей что-то быстро писал.

— Письмо Кристиану Понтеру, министру иностранных дел Швеции,— пояснил он, не поднимая головы, — Понтер должен ускорить процесс передачимоих предложений американцам и англичанам. Нам надо срочно сформировать новоеправительство. Вместо НСДАП я создам новую партию. Партию Национальногоединства.

Он был сильно возбужден. Глаза сверкали. Штраус не слушалего. Он тяжело опустился в кресло. Ему было нехорошо: дурнота, озноб. Онубеждал себя, что все дело в обыкновенной простуде и переутомлении. Он незаметил, что часы опять идут. В ушах невыносимо громко звенело, он вдругвспомнил, как много лет назад, в Мюнхене, еще студентом, посещалпсихиатрическую лечебницу. Там был больной, который все кричал, чтобы емусрочно сделали операцию, вырезали чужие чувства из сердца и чужие мысли измозга.

* * *

Девушка в ларьке «Кодак» узнала Приза и попросила автограф.Он машинально расписался на каком-то календаре.

— Ой, спасибо, а то мне никто не поверит, что я вас видела,живого, так близко. Вы знаете, вы совсем другой в жизни. На экране вы кажетесьмоложе и как-то крупней. А можно вас спросить? — щебетала девушка, заклеиваяконверт со снимками, укладывая пленку в фирменный пакет.

— Да. Что?

Конечно, это было ошибкой, не стоило самому заезжать заснимками. Серый сдал пленку, и он должен был взять готовые фотографии. Но онзабыл квитанцию у Приза дома, на журнальном столе, обещал заехать тольковечером. А Призу не терпелось.

— Вас, когда снимают, сильно гримируют? А трюки вы правдавсе сами выполняете? У вас никаких нет дублеров? Вот я читала…

— Извините. Я очень спешу.

Оказавшись в машине, он распечатал конверт. Серый был совсемнеплохим фотографом. Приз мог, наконец, разглядеть Василису Грачеву, еесумасшедшие круглые глаза, маленькое, с кулак, лицо, ссадину на скуле, темныепатлы, тонкую жалкую шейку, распухшие обожженные руки и свой перстень на еепальце. Она была типичным «лютиком», слабеньким, ядовитым. И главное,смазливым. «Лютики» женского пола с привлекательными личиками были ему особенногадки. Сквозь слой сахара он видел их дерьмовую суть. А что может быть гажедерьма? Только дерьмо в сахаре.

Он перебирал снимки, и тяжелые жгучие волны поднимались внем от живота к груди, к горлу, душили его, мешали соображать. Головапульсировала болью. Чтобы успокоиться, потребовалось значительно больше сил,чем когда он заставлял Серого поднять полотенце. Он отложил две фотографииВасилисы, остальные порвал в мелкие клочья. От этого стало чуть легче. Клочьяаккуратно ссыпал в конверт. Позже надо будет сжечь. Главное, не забыть, неоставить в бардачке.

В машине, в аптечке, был парацетамол. Он проглотил дветаблетки, равнодушно отметив про себя, что с утра ничего не ел и на голодныйжелудок это вредно. Закурил, пару раз жадно затянулся и набрал номер Михи. Изних четверых Миха был самый молчаливый и четкий. В свое время дядя Жора помогМише Данилкину, деревенскому мальчику из неблагополучной семьи, попасть в юношескуюсборную Москвы по вольной борьбе. Миха никогда не забывал об этом. Он былфанатично предан Шаману с детства. Смотрел ему в рот, пытался подражать вовсем. В отличие от Лезвия и Серого, он всегда помнил о дистанции, которая ихразделяла с самого рождения. Шаман для него был безусловным лидером. Но у Михиимелся один изъян: тупость. Ему приходилось очень долго все объяснять. Фразу, вкоторой больше пяти слов, он не понимал. Если длинными фразами с ним говорилчужой, Миха зверел и мог набить морду. Если свой — он терпел дольше, честнопытался понять, но потом все равно зверел и тоже мог набить морду. Всем, кроме,конечно, Шамана. Правда, свои знали эту его особенность и, общаясь с Михой,использовали простые, нераспространенные предложения. Не больше пяти слов. Мати «блины» не в счет. То, что не несло смысловой нагрузки, Данилкина нераздражало.