Читать книгу "Страж неприступных гор - Феликс В. Крес"

А потом посланнику ничего не оставалось, кроме как брести дальше. Сражаясь уже не за могущество, не за силу, но просто за жизнь, он начал открывать новые сундуки, все быстрее и невнимательнее… Он разбрасывал вокруг себя то, что находил, искал все более лихорадочно. Терять ему было больше нечего.

Он победил и вместе с тем проиграл. Он нашел способ, позволявший отдалить угрозу немедленной смерти, а заодно получил желанное могущество, поскольку умел теперь в сто раз больше, чем тогда, когда сражался с убийцами в Таланте, но в ходе хаотических поисков его затронуло нечто, чего он даже не мог назвать. И от этого уже не было лекарства. Не в силах поставить какой-либо диагноз, Мольдорн почти с каждым днем распадался изнутри, дряхлел, умирал. Ему оставались дни, в лучшем случае недели.

Он мог испустить дух, даже не зная, что за проклятие, собственно, на себя навлек.

Смотревший на несчастного товарища Готах вовсе не испытывал удовлетворения, на которое имел полное право — ведь он боялся копаться в силах Шерни, не осмелился искать. Вполне мудро, разумно и предусмотрительно.

Послушный и старательный слуга чародея, не крадущий секретов своего господина.

Тщетно, все тщетно… Преисполненный горечи Готах — хотя и несколько преждевременно и несправедливо — все суровее осуждал могущественную королеву Дартана и ее верных слуг. Прямолинейный и почти бездушный, но зато мужественный и решительный пират с Агар пользовался при дворе прекрасной ваны куда большей благосклонностью, чем хоть и отталкивающий с виду, но зато обладавший великими познаниями математик Шерни. Умный человек, который, возможно, и заблуждался, бывал неосмотрителен и горяч, излишне упрям и мстителен… Но все, что он делал, служило некоей идее, высокой цели. И за службу этой идее он сейчас расплачивался жизнью. Но что с того, если он был уродливым, неинтересным, лишним… Это не ему первая Жемчужина, избалованная потаскуха (Готах терпеть не мог Анессу, хотя ценил некоторые достоинства ее ума и несомненные заслуги для трона) приносила приглашение к столу королевы. Она приглашала гостя-пленника, разбойника и убийцу, который хоть и был способен на благородные порывы, но мог столь же искренне сказать: «Твои солдаты? Ваше благородие, я явился туда лишь затем, чтобы спасти тебя. Насчет твоих солдат никто меня ни о чем не просил. Я их не знал, и они ни для чего не были мне нужны». И ничего больше о судьбе отважных воинов, которые после схватки с более сильным врагом попали в плен.

Но ведь именно так рассуждали люди, подобные князю Раладану. «Я их не знал, они не были мне нужны». И точка. Его нельзя было назвать бессердечным человеком — но он оставался холоден и безразличен ко всему, что не касалось его самого.

Несколько иначе, но столь же холодно он высказался по поводу судьбы убитых на втором острове княжества рыбаков — известия об этом достигли Роллайны вместе с другими, добытыми белой воровкой королевы. «Они находились под моей опекой, и я признаю свою вину, ваше благородие. К сожалению, я не умею править и делаю это лишь по необходимости. На том острове должно находиться пятьдесят солдат из пехоты, никто бы тогда не покусился на селения, в которых нет никакой добычи».

Посланник забыл, что еще недавно предостерегал жену от оценки подобных поступков. Если можно было совершить подлость, то ее совершили — что в том необычного? Вина возлагалась не на убийцу, а на неумелого стража жертвы. Готах увидел вблизи страшный мир сильных, которым позволялось что угодно — если только их не сдерживали еще более сильные. Слабые не имели никаких прав и могли в лучшем случае чем-то пригодиться сильным, оказаться им полезными.

И что с того? Во время приятного ужина в узком кругу, когда за столом вместе с ее королевским высочеством сидели всего восемь человек, Мольдорна не было вообще, зато князь Раладан занимал место по правую руку от улыбающейся королевы, которая совершенно открыто — хотелось сказать: бесстыдно — выказывала ему свою благосклонность и расположение, лично развлекая гостя беседой, ибо в самом деле скорее развлекала она, чем развлекали ее. Может, ему и не хватало знаний, которыми обладал математик Шерни, зато более чем хватаю кораблей; возможно, у него было черствое сердце — зато весьма неплохой порт… На фоне группки лебезящих придворных (по старому обычаю каждый вечер один или несколько высокопоставленных домочадцев удостаивались чести разделить стол с монархом) больно было смотреть на князя-супруга, по традиции одиноко занимавшего место в противоположном конце стола. Это не означаю, что рядом с князем никто не сидел, вовсе нет… Он был одинок, так как все взгляды, все слова были устремлены в другую сторону. Один лишь Готах попытался завязать разговор, вызвав едва скрываемое удивление придворных, прекрасно знавших, куда ветер дует и на что уж точно не стоит тратить времени. Князь Авенор, однако, давно уже научился мириться со своей судьбой. Никакого желания разговаривать у него не было, и он отделался от посланника вежливым ответом. Ужин вскоре подошел к концу, но это был лишь знак того, что можно встать из-за стола и удалиться. Естественно, никто не стал этого делать — кроме князя Авенора, который вежливо поблагодарил и шутливо отговорился от участия в вечерней беседе. Готах готов был поклясться, что у супруга королевы ежедневно находилась какая-то новая, более или менее шуточная отговорка. Все, кроме королевы, поднялись, князь вышел. И сразу же стало оживленнее — ворчливый, угрюмый собеседник не нравился никому.

Разговор не касался политики, тем более каких-то вопросов, связанных с Шернью, тремя сестрами, Ференом и Рубином; круг для этого был несоответствующий. Посланник мучился, слушая глупые замечания казначея, плоские, хотя и довольно забавные шутки ловчего, болтовню первой Жемчужины, у которой сразу же испарялся весь разум, когда она лично — не от имени королевы — говорила с каким-либо мужчиной, и, наконец, расспросы ее королевского высочества, которая, похоже, хотела выяснить, сколь далеко простирается терпение агарского князя. Готах начал невольно симпатизировать неизменно спокойному и деловитому князю, который казался намного более достойным именоваться правителем, чем кто-либо другой за этим столом, хотя, пожалуй, единственный из всех не притворялся, будто таковым является. Ибо посланник притворялся придворным, придворные — дураками (без особых усилий), первая Жемчужина — медовыми сотами, королева же — милой девушкой.

Она не была милой девушкой. Она была железной бабой с привлекательностью придорожного булыжника. Королева вела свою игру; за столом в присутствии придворных и будущего морского союзника она наверняка помнила, кем является.

— Не вставайте, развлекайтесь. Я скоро вернусь, — сказала она, бесцеремонно пренебрегая придворными обычаями, что с ней случалось довольно часто.

Внимательная невольница, прислуживавшая за ужином, тотчас же отодвинула освободившееся кресло, чтобы госпоже легче было выйти из-за стола.

— Я мать, — многозначительно добавила она. — Анесса, исполняешь обязанности хозяйки.

— Да, ваше высочество.

Королева вышла.

Время было не очень позднее, и движение в дворцовых коридорах еще не замерло. Домочадцы и прислуга, однако, привыкли к виду королевы, которая по дворцу ходила как у себя дома. Иногда ее сопровождала толпа, а иногда никто. Ее опережал лязг окованных серебром древков, ударявших о пол, когда очередные алебардщики вытягивались в струнку с возгласом: