Читать книгу "Город чудес - Эдуардо Мендоса"

– Посмотри, как они мне рады, – сказал Онофре, обращаясь к Марии, не осмеливавшейся открыть глаза. – Люди в общем-то не так уж плохи. Слышишь? – Он повысил голос, чтобы перекричать шум мотора. – Люди очень добрые. Диву даешься, как безропотно они терпят все издевательства!

С этими словами он нажал какую-то кнопку; автоматически открылась задняя дверца, и из аппарата вылетели несколько десятков голубей. Почувствовав свободу, птицы собрались в стаю и взмыли вверх подальше от страшной машины. При виде этого зрелища толпа захлебнулась в восторженных криках; не удержался даже сам король. Довольный достигнутым эффектом, Онофре Боувила развернул машину, на медленной скорости подлетел к Национальному дворцу и завис в воздухе на уровне балконов, которые грозили обрушиться под тяжестью сгрудившихся там людей. Теперь он мог рассмотреть лицо каждого вплоть до мельчайшей морщинки.

– Посмотри! Это король. Да здравствует король! Да здравствует королева! Да здравствует дон Альфонс XIII! – кричал он, хотя знал, что никто, кроме Марии, его не услышит. – О! Да это Примо де Ривера собственной персоной! – продолжал он. – Эй, пьянчужка! Катись в ад – там тебя заждались черти со сковородками! – Он узнавал знакомые лица и с воодушевлением рассказывал о них Марии. – Видишь вон того верзилу, что смотрит на нас поверх голов? Это Эфрен Кастелс, единственный настоящий друг, который был у меня в жизни. Хотя нет, были, разумеется, и другие, но все они ушли в иной мир. Нам ли теперь унывать! – бодро крикнул он. – Прочь отсюда – тут нам уже нечего делать.

Онофре нажал до упора на один из рычагов, и машина, словно птица, взмыла по диагонали вверх. Под ними, как на ладони, распростерся весь город, потом поплыли Кольсерольская гряда, извилистые ленты Льобрегат и Бесос и, наконец, бескрайнее искрящееся под солнечными лучами море.

– О, моя Барселона! – крикнул он хриплым от волнения голосом. – Боже, как ты хороша! А ведь когда я увидел ее в первый раз, всей этой красоты, которой мы сейчас любуемся, и в помине не было! Вот тут начиналось поле, тут стояли маленькие домишки, а на месте жилых кварталов были деревни. – Он говорил сбивчиво, глотая слова, словно боялся не успеть высказать все то, что накопилось в его сердце. – Там, где теперь новостройки, раньше паслись коровы. Веришь? А в одном из этих переулков находился пансион, где я снимал комнату. Переулок остался, а пансиона давно уже нет. В мою бытность там подобралась живописная компания; помню одну старую Пифию, которая однажды ночью гадала мне по руке. Я, конечно, все уже забыл, – говорил он, а про себя подумал: «Даже если бы я помнил ее предсказание, разве это что-нибудь изменило бы в моей судьбе? Ничего, потому что мое будущее осталось в прошлом».

Те, кто следил за полетом аппарата с Монжуика, и те, кто, потревоженный шумом двигателя, выскочил на балкон и поднялся на крышу, увидели, как летающая машина резко повернула к морю, будто ее подхватило налетевшим восточным ветром. Удалившись от побережья на приличное расстояние, она вдруг стала терять высоту, потом выровнялась, но через несколько секунд рухнула в море. Находившиеся неподалеку рыбаки рассказывали, что заметили аппарат прямо у себя над головой и сильно струхнули, вообразив, будто на них падает метеорит в виде огненного шара. Никто из них не знал наверняка, действительно ли аппарат окутывало пламя или такое впечатление производили солнечные лучи, отражавшиеся от его металлической и стеклянной поверхностей. Однако все дружно уверяли: как только они дошли на своих суденышках до того места, куда рухнула машина, у всех, как по команде, заглохли моторы. Шум разом прекратился, и воцарилась вселенская тишина, нарушаемая едва слышным плеском волн.

– На нас снизошла вечность: все замерло и время остановилось, – рассказывали рыбаки газетчикам. – Потом аппарат ушел под воду со скоростью выпущенного из пушки ядра.

На место крушения потянулись лодки с многочисленными очевидцами трагедии, но никто ничего не нашел. Аппарат бесследно исчез, не оставив после себя даже масляных пятен на поверхности воды. Начались споры насчет точного места падения, но так как те допотопные корыта, на которых прибыли спасатели, не были оснащены мало-мальски пригодными измерительными приборами, все кончилось безрезультатно. В поисках приняли участие суда военно-морского флота Испании и некоторых иностранных государств. Столь ярое рвение, проявленное в обнаружении летательного аппарата, имело целью завладеть секретом его конструкции, однако даже совместные усилия не увенчались успехом. Водолазы поднимались с пустыми руками, запущенные на дно зонды доставляли на поверхность лишь водоросли и песок. В конце концов начавшийся шторм вынудил прекратить спасательные работы, которые не возобновились даже после того, как на море вновь установилась хорошая погода. Поскольку тела погибших не были найдены, заупокойную мессу служили в Соборе. Потом в черную воду порта бросили погребальные венки, их подхватило течением и унесло в открытое море. В прессе опубликовали обычный в таких случаях некролог, полный напыщенной риторики, и краткие биографические данные Онофре Боувилы, надлежащим образом подчищенные и приукрашенные на потребу читателям. Все сошлись во мнении, что из жизни ушел выдающийся человек. Наш город с чувством искренней благодарности будет хранить вечную память об этом человеке, – писала в те дни одна газета. Как никто другой, он олицетворял собою дух уходящей эпохи, – писала другая. Светильник его жизни зажегся с открытием Всемирной выставки 1888 годаи погас в двадцать девятом вместе с нынешней, – писала третья и не без сарказма заключала: Интересное совпадение, не правда ли? Как бы там ни было, но выставка, в открытие которой Онофре Боувила внес свою лепту столь экстравагантным способом, имела все шансы на то, чтобы с треском провалиться. В октябре этого же года, то есть через четыре месяца после описываемых событий, произошел обвал на нью-йоркской бирже. За одну ночь капиталистическая система зашаталась, оказавшись на краю пропасти. Обвал вызвал разорение тысяч предприятий, чьи представители как угорелые бросились в Барселону и забрали из павильонов все, что успели, прежде чем туда заявились судебные исполнители с предписаниями о запрете вывоза экспонатов с выставки. Многие из тех, кто принимал в ней участие, покончили жизнь самоубийством: во избежание позора и страданий, причиненных разорением, они выбрасывались из окон своих офисов, которые, как правило, располагались на самых верхних этажах небоскребов Wall Street. Чтобы павильоны враз не опустели и тем самым не произвели неблагоприятного впечатления на посетителей, испанское правительство заменяло исчезнувшие экспонаты чем ни попадя, так что в отдельных павильонах выставлялась уже совершеннейшая чепуха. Эти трагические обстоятельства оттеснили на второй план ходившие по Барселоне слухи, будто на самом деле Онофре Боувила вовсе не погиб, будто крушение летательного аппарата было мистификацией и якобы в настоящее время он живет себе припеваючи в каком-то райском уголке вместе с Марией Бельталь. Говорили, он души в ней не чаял и посвятил остаток дней служению той, в ком нашел идеал подлинной любви. В пользу подобных предположений свидетельствовал тот факт, что задолго до падения летательного аппарата Онофре Боувила сделал все от него зависящее, чтобы не обнаружились не только обломки машины, но и следы схем и чертежей, а также рабочих и техников, принимавших участие в проекте. Когда армейские саперы смогли наконец проникнуть в павильон, взорвав часть стены, они нашли там лишь брусья строительных лесов. Правда, был обнаружен люк, но, пройдя по подземному ходу, саперы очутились в каком-то заброшенном бараке. Не меньшее подозрение вызвало исчезновение Регента, известного во всем мире бриллианта чистейшей воды, который Онофре Боувила накануне предполагаемой гибели унес с собой. Сложив все эти факты воедино и прибавив к ним обвалы на биржах, рискнули даже предположить, что всемирный экономический коллапс произошел не без участия Онофре Боувилы, хотя никто не мог привести сколько-нибудь убедительные причины, подвигнувшие его на такой шаг. Тогда все устремили взоры на его вдову, но и она не смогла пролить свет на эту тайну. Поместье было продано и перешло в руки депутатов Провинциального собрания Барселоны. Члены собрания не стали растрачивать свои драгоценные депутатские силы на такую мелочь, как поместье, и скоро оно превратилось в руины, вернув себе прежний вид. Вдова переехала в Льяванерас и поселилась в загородном доме, некогда принадлежавшем экс-губернатору острова Лусон, генералу Осорио-и-Клементе. Там, в полном уединении, Маргарита прожила около десяти лет, пока не скончалась 4 августа 1940 года. После ее смерти остались кое-какие бумаги, однако среди них не было того письма, которое Онофре Боувила одиннадцать лет назад положил на стол своего кабинета, прежде чем отправиться на Монжуик. Со временем воспоминания об этих ярких событиях стали тускнеть, пока не исчезли безвозвратно, вытесненные из памяти барселонцев другими не менее важными происшествиями. Меж тем Всемирная выставка чахла и умирала. Над ее организаторами, а в их лице – над правительством Примо де Риверы, откровенно смеялись. Досталось и самому диктатору; его больше не боялись, и только ленивый открыто не выражал ему свою неприязнь. Несмотря на продолжавшую зверствовать цензуру в прессе открыто проводилась параллель между выставками восемьдесят восьмого и двадцать девятого годов, причем явно не в пользу последней; именно на нее обрушилась самая беспощадная критика, в то время как первую превозносили на все лады. Теперь никто не хотел вспоминать о проблемах, связанных с ее проведением, о спорах, то и дело возникавших между Барселоной и Мадридом, о яростном сопротивлении горожан, а также о том подарке в виде рухнувшего муниципального бюджета, который она преподнесла Барселоне напоследок. Барон де Вивер лил горькие слезы раскаяния по поводу своей мягкотелости.