Читать книгу "Черный ворон - Дмитрий Вересов"

А Павла и Таню уже обступали родные, друзья. Ивана оттирали от них все дальше. И он вернулся к своему креслу.

— Все хорошо делал, — сказала ему Марина Александровна, — только вот костюмчик у тебя не очень.

— Из старого вырос, а на новый денег нет, — отдышавшись, сказал Иван.

Музыканты заиграли свадебный марш Мендельсона. Все расступились перед новобрачными, открывая им дорогу.

— Иди, — подтолкнула Марина Александровна Ивана. — Наше место сразу за ними. Сейчас все выйдут в фойе. Молодые поднимутся на второй этаж, а ты перед лестницей остановишься. Дальше я скажу.

Уже в фойе, взойдя на вторую ступеньку лестницы, по которой поднимались Таня с Павлом и родители (точнее, трое родителей и один и.о.), Марина Александровна повернулась к веренице и возвестила:

— Товарищи! Сейчас объявляется перерыв на пятнадцать минут. Затем каждый из вас получит возможность лично поздравить молодых в Голубом зале, после чего там же начнется торжественный ужин! Спасибо за внимание!

Гости бродили по фойе, ошарашенные увиденной церемонией, курили, вполголоса обменивались впечатлениями.

Иван вышел подышать на крыльцо. Тут же следом за ним устремился Неприятных.

— Ни фига себе! — оглянувшись, сказал он. — Во дают! Прям не свадьба, а это… коронация какая-то…

— Да уж, — рассеянно отозвался Иван. Перед глазами у него не меркло белоснежное сияние… Да, кому-то в жизни дается все — сила, характер, обаяние, интересная работа. И лучшие в мире женщины…

— Иван, вот ты где! — в дверях показалась Марина Александровна. — Сейчас поздравлять начнем. Ты в первых рядах. Цветы где, подарок?

— Ой, я в зале, кажется, оставил.

— Господи! Так что ж ты? Одна нога здесь, другая там — и тут же ко мне.

В фойе и на мраморной лестнице, широким завитком поднимавшейся на пол-этажа, распорядители в голубых лентах, заглядывая в списки, выстраивали гостей по некоему заранее обозначенному ранжиру. Марина Александровна подвела Ивана наверх, к самым дверям, рядом с благоухающей Анджелой и разношерстными родственниками молодых, но впереди наиболее солидной группы гостей — явно сослуживцев Дмитрия Дормидонтовича с женами. Сам же Дмитрий Дормидонтович стоял чуть поодаль и казался несколько встревоженным, что вполне соответствовало обстановке.

Послышалась тихая музыка, и дубовые двери неслышно распахнулись.

В единственной на весь район церковке заканчивалась панихида. Тщедушный поп прохаживался вдоль поставленного на козлы гробика, махая кадилом и нараспев приговаривая:

— Упокой, Господи, душу раба твоего Петра и прости ему все прегрешения, вольные и невольные..»

«Какие там прегрешения? — думала Таня. — Ничего-то он не успел, только болел и мучился…»

Со спокойного воскового лица Петеньки сошел кривой, идиотический оскал, навсегда закрылись мутные и бессмысленные глазенки, скрюченные ручки и ножки спрятались под голубым покрывалом. В эти часы он казался нормальным ребенком, милым, как все спящие дети.

Таня стояла в ряду женщин, одетых, как и она, в темное и прикрывших головы черными платками, склонив голову и держа в левой руке горящую свечку. Правой рукой она крепко держала за локоть дрожащую неуемной дрожью Лизавету и лишь иногда отпускала ее, чтобы перекреститься.

Закончив, поп отозвал ее в сторонку, показал, как надо, уже на кладбище, высыпать на гробик освященной землицы, дал бумажку с молитвой, которую надо было положить в руки усопшему, собрал свечки. По его команде четыре угрюмых мужика подняли легкий гробик и понесли из церкви. Следом за ними черной стаей двинулись женщины. За оградой ждал выделенный птицефабрикой автобус. Предстояло еще ехать в обратный путь, за тридцать с лишним верст, на хмелицкое кладбище.

В автобусе Лизавета сидела молча, прямо, не сводила сухих, невидящих глаз с крышки гробика, поставленного между рядами сидений. Таня же не сводила глаз с сестры. И даже не обратила внимание, что взгляды большинства женщин и всех, за исключением шофера, мужчин прикованы к ней самой.

Гости вереницей проходили мимо виновников торжества, говорили им всякие теплые слова, целовались, обнимались, вручали подарки, которые затем передавались распорядителям и уносились куда-то. Потом, в том же порядке, гостей препровождали к длинным поставленным «покоем» столам, и каждый оказывался возле места, отмеченного карточкой с его фамилией, именем и отчеством. На столе рядом с карточками стояли столовые приборы кузнецовского фарфора (три тарелочки стопкой, увенчанные конусом льняной салфетки, и одна отдельно, для хлеба), наборы ножей и вилок в определенной последовательности и по шесть хрустальных емкостей разной формы и размера. Кроме этих приборов, на столах симметрично и довольно плотно расположились некие круглые и овальные предметы, прикрытые белыми и серебристыми крышками. О том, что скрывалось под каждой крышкой, можно было только догадываться.

Именно по этому залу павильон и получил название Голубого. Светлый паркет устилали голубые дорожки, стены от пола до мраморного пояска под самым потолком были убраны голубым шелком, окна занавешены плотными голубыми портьерами. Потолок, лишь «освежавшийся» со времен князя, являл собой зрелище голубого неба с нежными кучевыми облаками, пухлыми купидонами, резвыми нимфами и прочими приятностями в стиле рококо. У противоположной от столов стены располагалась невысокая сцена, где все тот же оркестр с дирижером в сером фраке негромко, для фона, наигрывал мелодии из популярной классики. Помимо той, главной, двери, в которую вошли гости, в зале имелось еще несколько дверей за бархатными голубыми занавесами.

Последними к самым почетным местам во главе центрального стола подошли герои дня в сопровождении родителей. Музыка заиграла громче, внушительней. Те из гостей, которые успели сесть, встали. Музыка резко смолкла. Все замерли. Наступила мертвая тишина.

— Дорогие товарищи, друзья! — Голос Марины Александровны звучал громко, взволнованно. — Слово для приветствия молодоженам имеет… — Она выдержала многозначительную паузу, — Григорий Васильевич Романов!!!

Короткий вздох изумления — и бурные, дружные аплодисменты.

Над дверью сбоку от сцены взметнулся занавес, и в зал вошел невысокий, довольно плюгавый мужчина, лицом, известным всей стране по портретам, напоминавший пожилого зайца. Он немного постоял, приветственно, словно на первомайской трибуне, подняв руку, а потом быстро вышел в центр зала. Аплодисменты перешли в овацию.

Мужчина махнул рукой, и тут же стало тихо. — Нашли кому хлопать, — с притворной укоризной произнес он. — Разве мне сегодня надо хлопать? Вот кому сегодня надо хлопать! — Он указал на Павла с Таней.

Все обернулись к молодоженам и захлопали с новой силой. Романов, по обе стороны которого материализовались двое крепких молодцов, двинулся к ним. Гости, мимо которых он проходил, разворачивались и, вжимаясь тылами в стол, сопровождали товарища Романова взглядами и аплодисментами. Романов обнял Павла и явно не без удовольствия расцеловался с Таней, приподнявшись для этого на цыпочки. Встав между молодыми, он обвел взглядом присутствующих.