Читать книгу "Сибирские перекрестки - Валерий Туринов"

Разбитая копытами тропа широкой полосой уходила вверх по реке. Она то стягивалась в узких местах прижима в узел, а то рассыпалась узорами, словно распущенная веревка.

Гаркуша флегматично переставлял длинные ноги по узкой тропе, тоже, видимо, думая о чем-то своем.

Долума отпустила поводья, предоставив ему самому выбирать дорогу, и задумалась, печально окидывая взглядом привычные пейзажи верховьев горной реки. Здесь она не была ни разу, но эти места были чем-то похожи на сотни других в Саянах. Белая от дикой ярости, река, высокие хребты, сглаженные эрозией. Выше кромки леса только покрытые мхом каменистые склоны. В лесу своя жизнь его обитателей…

В прошлом году у Омака медведь задрал годовалую телку. Не досмотрел Омак. Председатель колхоза вкатил ему выговор. Омак обозлился, взял карабин и пошел за шалуном. За ним он гонялся несколько дней, но тот, видимо, почуяв опасность, ушел из этой речной долины, возможно, в верховья речки Тэргетэй. И Омак на время успокоился…

К вечеру только подъехала она к загону для скота, перегородившему полностью долину от реки до склона горы. Внутри загона, в одном углу, стояла избушка Омака. Срубил он ее год назад. И она все еще блестела, светло-желтая, новенькая, маленькая. Два прорубленные оконца, на две стороны света, похожие на щели амбразур, покрытая внакат жердями крыша, а сверху выстланная толью и для надежности от ненастья еще и еловой корой.

Она спутала Гаркуше передние ноги и отпустила пастись. Отворив дверь, вошла в избушку.

Избушка была пуста. На нарах валялся ватный матрас, на котором обычно спал Омак. В углу на полке лежала стопка старых, затрепанных журналов и книг. Под потолком висели торбы с продуктами. Над столом, на полке, стояли банки с маслом и еще с чем-то, керосиновая лампа-семилинейка со стеклом. На печке стоял чайник со старой заваркой… На столе лежала записка: «Ушел вверх по реке, на маралов. Вернусь через три дня»… Внизу подпись Омак и дата…

«Уже прошла неделя!» – с беспокойством вслух подумала Долума.

Но она тут же успокоилась, вспомнив, что обычно задержки в тайге бывали и побольше. Мужики из села, бывало, уходили на промысел, рассчитывая задержаться на неделю-две, приходили же через месяц и более.

Она прибрала избушку. Вымыла пол, почистила посуду, заросшую слоем жира, поставила чай, протерла от копоти стекло лампы. Прибрала все полки Омака, смахнув с них пыль. Переделав все, она приготовила ужин и как-то вдруг сразу осознала, что осталась на вечер без занятий.

Незаметно подошла ночь. И Долума, оставшись впервые одна глубоко в тайге, почувствовала тоску. Обычную бабью тоску. Она спешила сюда, надеясь застать здесь Омака на зимовье и радуясь этой долгожданной встрече. У нее даже ломило и ныло все ее бабье нутро от ожидания. И вот сейчас, оставшись неожиданно одна на ночь, она почувствовала не только усталость от дальней дороги, но и тоску от обманутого ожидания.

Перед сном она натопила печь, разделась и с удовольствием вытянулась на лежанке Омака. Только теперь почувствовала она по-настоящему усталость. Из щели давно прогоревшей во многих местах старой жестяной печки пробивались блики света, освещая полосами темноту избушки. Было как-то по-особенному от этого уютно и по-домашнему приятно и интимно, как и в прошлые ее посещения здесь Омака. И она вспомнила все те редкие, вот такие же, как и сейчас, наезды сюда к Омаку. Он то был на пастбище, то в дальнем зимовье. К тайге и одиночеству она давно привыкла. Постепенно, живя с ним, узнала прелесть и покой этого одиночества… На стенках избушки у Омака висели простенькие открытки и вырезки из журналов, наклеенные, кажется, в беспорядке тут и там. Здесь же среди них ее, Долумы, фотография… Это было еще в те годы, когда они жениховались, или, как говорят у них в селе, женишились…

«Ох! Сколько же мне тогда было-то? – подумала она, присматриваясь в полумраке к фотографии. – Восемнадцать, – вспомнила она. – В девятнадцать-то я уже выскочила за него. Хм!.. А он тогда был ничего парень… А как пел-то! Сам выучился играть на баяне. В клубе всегда был первым заводилой… А потом?»

Потом у них появилась Белек-оол. Это они так, поначалу-то, звали Белек-кыс. Ждали мальчика, а родилась девочка. Но сколько радости-то было у Омака, когда родился Тойбу. В тот день, когда он родился, Омак взял ружье, вышел на улицу и разрядил в воздух дуплетом из обоих стволов, сообщая всем в селе, что у него родился будущий охотник. Мужики поддержали его, и по селу там и сям затрещали выстрелы, всполошив всех собак. Цену охотнику в этих краях знали. Охотнику и пастуху.

«Десять лет как прошло с тех пор, – подумала она и стала отыскивать взглядом, в бликах света печурки, среди картинок на стене фотографии Белек и Тойбу. – Да, действительно, вот они… Над столом у окна… Как это я сразу-то не приметила… Ох ты! Какие они здесь еще сопливые»…

Фотографии были старые… Да, он уже давно не снимает их… Когда же все это началось? То, что их оттолкнуло друг от друга. И из-за чего?.. Но ведь ничего же не было… Чтобы так резко все оборвать! И у меня, и у него ничего не было… У него, может быть, и были… Но это так все мимолетно и мелко… Она-то узнала его хорошо за десять лет жизни вместе… А все-таки оттолкнуло…

Она старалась что-то вспомнить из их жизни еще. Что-то, что ей казалось важное. Но это важное ускользало. Вот, кажется, только-только она ухватилась за какую-то мысль для нее важную, как за ниточку, и могла бы размотать постепенно весь клубок и все понять… Но эта ниточка тут же рвалась в самом начале… Так ничего больше не вспомнив, она уснула с мягкой улыбкой на лице.

Утро наступило тягостное, пасмурное и холодное. Всю ночь рядом гудела река, и от этого казалось, что где-то под самой избушкой изредка кто-то тяжело вздыхал… Река гудела и сердилась, стесненная каменными берегами, и бросалась на ненавистные ей гигантские валуны, будто кем-то нарочно накиданные на ее пути. Она пыталась и не могла спихнуть их со своего пути.

Долума затопила печку. В избушке, остывшей за ночь, снова стало уютно.

Она поела, вышла из избушки. Кругом было пустынно. Река все так же пенилась и шумела. Утро было сырое, пасмурное. С верховьев реки тянулись низкие темные тучи. Они ползли по самым увалам, словно гигантские спруты, ощупывали их, переползали с горы на гору, спускались в лощины и снова заползали по склонам вверх.

Она поймала Гаркушу, взнуздала и поехала вверх по реке широкой звериной тропой. Там, в верховьях этой реки, у самых ее истоков, у Омака было срублено еще одно зимовье.

С каждым часом езды река становилась тише, спокойнее. Кончились валуны, так злившие реку, и она становилась похожа на обычную равнинную речушку с галечными берегами и спокойными перекатами. В широкой безлесной долине река меандрила. Пошел мелкий кустарник, мох, кочки, широкие травянистые высокогорные поляны. Вдали же высились пики хребта, с языками снежников… Где-то там должна быть избушка. С хребта тянуло холодным ветром.

Долума пришпорила Гаркушу, направила его к зимовью уже заметным пятном, замаячившим на фоне серо-зеленого склона хребта.