Читать книгу "История церкви, рассказанная просто и понятно - Брюс Шелли"

В 1881 году Эдвардс Амаса Парк, возможно, последний выдающийся представитель «богословия Новой Англии», ушел в отставку с поста профессора богословия влиятельной Абботовской кафедры в Андоверской семинарии. Двумя годами позже его сменил Харрис. Это событие можно считать рубежом, отделившим старое от нового.

До 1880 года священники в Новой Англии держались таких идей: власть Бога абсолютна; человеческий род порочен изнутри (с самого первородного греха); искупление, которое совершил Иисус Христос – основа прощения человеческого греха; для обращения в веру необходим Дух Святой; а спасенные и заблудшие навечно разделятся в Царствии Небесном и в аду.

После 1880 года все эти убеждения подпали под жестокий огонь либералов. Самое достопамятное противоречие изверглось, словно вулкан, в Андоверской семинарии. Семинарию основали в 1808 году конгрегационалисты, чтобы противиться унитарианским тенденциям в Гарварде. В попытке сохранить свои ортодоксальные воззрения основатели семинарии потребовали от факультетов подписать Символ веры, в котором были кратко выражены положения кальвинизма, исконно присущего этому учреждению. Но к 1880 году члены факультета под влиянием либерализма нашли это невозможным и сказали об этом. От этой искры возгорелось пламя раздора, и в «Андоверском обзоре» одна за другой стали появляться статьи. Эгберт Смит, Уильям Такер и Джордж Харрис, преподаватели факультета, утверждали, что язычники, застигнутые смертью до того, как узнают хоть что-нибудь о Евангелии, в следующей жизни, еще до Страшного Суда, получат возможность либо принять, либо отвергнуть Евангелие. Мало-помалу разразился спор, и весь факультет перешел к защите либеральной теологии.

Совет директоров, одна из управляющих инстанций в семинарии, в конце концов предъявил Смиту обвинение за отход от Символа веры: своего рода прецедентное дело. Меры и контрмеры тянулись годами, пока, наконец, в 1892 году Верховный суд штата Массачусетс не признал действия Совета директоров, сместивших Смита, недействительными. Но к тому времени почти во всех американских деноминациях уже были свои памятные дела – как и свои еретики.

Рекомендации к дальнейшему прочтению

Ahlstrom, Sydney E. A Religious History of the American Profile. New Haven, CT: Vale University Press, 1972.

Cauthen, Kenneth. The Impact of American Religious liberalism. New York: Harper & Row, 1962.

Dorrien, Gary J. The Making of American Liberal Theology. 1900–1950. Louisville, KY: Westminster John Knox Press, 2003.

Hordern, William E. A Layman’s Guide to Protestant Theology. New York: MacMillan, 1968.

Shriver, George H. American Religious Heretics. Nashville: Abingdon Press, 1966.

41. Нечего терять, кроме цепей

Социальный кризис

В романе «Тяжелые времена» Чарльз Диккенс изобразил типичный английский фабричный город в самом начале XIX столетия:

То был город из красного кирпича… вернее, кирпич был бы красным, позволь ему копоть и пепел; а так он, неестественно красно-черный, походил на размалеванное лицо дикаря. То был город машин и высоких фабричных труб, и дым свивал над ним нескончаемые змеиные кольца. Были там… и река, лиловая от зловонной краски, и бескрайние громады многооконных зданий, где с утра до вечера властвовали грохот и дрожь…

Эта сцена – стоп-кадр Промышленной революции: этим термином историки обозначают стремительные перемены в европейском и американском обществах в XIX веке. «Промышленной» эту революцию называют потому, что большую часть перемен можно возвести к новым методам производства. Фабрики означали города, города означали людей, а люди означали проблемы – много проблем.

Выросли города, появилось больше механизмов, больше машин, и это стало для христианства новым и сложным вызовом, своего рода «подставки» для уже имевшегося конфликта с духом эпохи. И как же христиане ответили на этот социальный кризис?

Многие критики по сей день настаивают на том, что христианство не противостояло кризису, а только сбежало от него. В наше время обширные территории, на которых некогда господствовали христианские ценности, теперь под контролем марксистских правительств. И даже на так называемом христианском Западе немногие сейчас видят хоть какую-то связь между их религией и местом их работы. Но что общего у света с тьмою? Или у церковного алтаря с домом профсоюзов?

Новый фабричный мир

Индустриальный город – загадка для многих верующих. Они не понимают его скрытых механизмов; они боятся его грехов и преступлений. Но во всей своей истории христианство было и консервативной, и радикальной силой. Это не изменилось и в дни промышленного кризиса.

Во Франции произошла политическая революция, в Германии – интеллектуальная; Англия породила промышленную. У нее, как у передовой торговой и финансовой державы, были и рынки, и деньги для производства товаров. В конце XVIII века во многих отраслях промышленности совершались прорывы, повышающие производительность, но самым важным было использование пара. Джеймс Уатт (1730–1819), шотландский гений из университета Глазго, нашел способ управлять подачей пара и приводить в поступательное движение поршень в закрытом цилиндре. Вскоре паровые двигатели стали использовать для производства тканей, а затем – для управления локомотивами и кораблями.

Впервые у производителя был источник энергии – и теперь ветряные мельницы и водяные колеса не зависели ни от климата, ни от времени года. Фабрика стала символом нового промышленного порядка. Мощность и механизмы позволили повысить производительность – и чтобы управлять машинами, людям пришлось покинуть свои коттеджи, ткацкие станки и поля и присоединиться к рабочим на фабриках.

Жизнь резко изменилась. Для многих исчезли села и городки, где ритм работы определяли день и ночь, сев и урожай. Пришли точность и режим фабричного мира. Божье солнце затмили клубы дыма, ему на замену явился заводской свисток: символ времени человека, а не Бога.

Промышленная революция значительно увеличила богатство человечества, но принесла немало зла рабочим, которых сгоняли, точно скот, на постоянно растущие фабрики европейских и американских городов. На первых заводах не было даже самой элементарной санитарии. Люди сплошь и рядом получали увечья, а в соответствии с общим английским правом любой несчастный случай с работником считался результатом его собственной небрежности. Работодателя к ответу никто призвать не мог. Не было ни системы оплаты труда, ни медицинской страховки. Искалеченного работника, скорее всего, просто выбрасывали на улицу, беспомощного и нищего, а его работу отдавали одному из многих тысяч, стекавшихся в новые города в поисках заработка.

Женщины и дети работали наравне с мужчинами. Нищета часто вынуждала женщин трудиться почти до самого дня родов – и возвращаться на работу вскоре после рождения ребенка. На многих фабриках работали дети четырех-пяти лет. А рабочий день длился двенадцать, а то и пятнадцать часов каторжных работ за мизерную плату.