Читать книгу "Чернобыль. История катастрофы - Адам Хиггинботам"

Хотя недостатки укрытия были тщательно замаскированы во время строительства, Боровой и его товарищи обнаружили в стенах просветы, через которые мог пройти человек, и трещины, сквозь которые могла проникать вода и вылетать наружу радиоактивная пыль. Они также начали опасаться, что бетонный скелет здания, заключенного в саркофаг, вскоре может обрушиться[1493]. К тому времени, когда Борового отозвали в Москву, стало понятно, что нужно искать новые средства защиты окружающего мира от останков все еще горячего реактора.

Бывший директор станции Виктор Брюханов вышел на свободу 11 сентября 1991 года, отсидев пять лет из своего десятилетнего срока[1494]. Он был освобожден досрочно за примерное поведение, согласно правилам советской юридической системы, и последние месяцы заключения провел на принудительных работах – на «химии» – в Умани, городе, расположенном ближе к Киеву, где теперь жила его жена Валентина. Он вышел из заключения в возрасте 55 лет, потрясенный и истощенный. Добротное чешское пальто, купленное ему женой, висело на нем мешком[1495]. Она показала ему их новую квартиру в доме, прозванном «Маленькой Припятью», поскольку в нем получили жилье многие из его ставших инвалидами сотрудников, и познакомила его с пятилетней внучкой, которую он до тех пор не видел.

Брюханов вышел в глубоко изменившийся мир. Строгие установки партии, которым он следовал непоколебимо, растворялись, и даже его всенародная дурная слава человека, ответственного за чернобыльское бедствие, была отодвинута на задний план раскрытием худших и непредставимых преступлений. 26 декабря 1991 года председатель Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР отправил адвокату Брюханова в Москве письмо из двух строчек. Оно извещало, что поданная его клиентом апелляция на приговор оставлена без рассмотрения, поскольку вынесшего его государства больше нет[1496].

Поначалу Брюханов стремился вернуться в Припять[1497]. Несмотря на все случившееся, он надеялся найти новую работу на станции, которую когда-то построил. Со временем Виталий Скляров, саркастичный бывший аппаратчик, все еще возглавляющий украинское Министерство энергетики, теперь часть независимого национального правительства, нашел Брюханову место в управлении Министерства внешней торговли в Киеве[1498]. В 1992 году забытый человек тихо вышел на работу.

«Падший» директор освободился последним из осужденных работников ЧАЭС[1499]. Прошения Коваленко и Рогожкина о досрочном освобождении были удовлетворены, они уже вернулись к работе на станции. Бывший инспектор по ядерной безопасности также был освобожден, но вскоре умер от рака желудка[1500]. Главный инженер Николай Фомин так и не оправился от потрясения. Спустя два года после ареста, в 1988-м, ему поставили диагноз «реактивный синдром» и перевели в психиатрическую лечебницу. Освобожденный по состоянию здоровья в 1990 году, он нашел работу на Калининской АЭС к северу от Москвы, но и там, судя по рассказам, его душевное состояние оставалось хрупким[1501].

Анатолий Дятлов, заместитель главного инженера с диктаторскими замашками, все годы заключения оспаривал решение суда, рассылая письма и давая интервью из колонии в попытках предать гласности то, что он узнал о недостатках реактора РБМК, и очистить репутацию – свою и своих подчиненных[1502]. Он написал Хансу Бликсу в Вену, указывая на ошибки в техническом анализе МАГАТЭ, и родителям Леонида Топтунова, рассказав, как их сын оставался на своем посту, пытаясь спасти реактор, и как его несправедливо обвинили в аварии. Он объяснял, что реактор вообще нельзя было запускать и что Топтунов и его погибшие коллеги стали жертвами операции по судебному прикрытию чужой вины. «Я глубоко сочувствую вам и горюю вместе с вами, – писал Дятлов. – Нет ничего более невыносимого, чем потеря ребенка».

В тюрьме Дятлов продолжал страдать от ужасных радиационных ожогов, которые он получил, бродя в ночь аварии по разрушенному 4-му энергоблоку. В октябре 1990 года он также был освобожден по состоянию здоровья[1503]. Из своей квартиры в киевской Троещине, все больше теряя силы, Дятлов продолжал кампанию по раскрытию правды об ошибках в конструкции реактора и о том, как чернобыльская авария была обелена академиком Легасовым и советской делегацией в МАГАТЭ.

Несмотря на публикацию популярных историй катастрофы, включая «Чернобыльскую тетрадь» Григория Медведева, доклад правительственной комиссии о причинах аварии оставался засекреченным, а взгляд людей на случившееся – прежним: вполне надежный реактор взорвали некомпетентные операторы. Но по мере того, как оковы государственной секретности ослабевали, правда о причинах взрыва на 4-м энергоблоке наконец начала проявляться. На фоне противостояния с НИКИЭТ и Министерством атомной энергетики и промышленности независимая государственная структура надзора за ядерной безопасностью (Госпроматомнадзор СССР) с большим опозданием начала собственное расследование причин аварии[1504]. Комиссия собирала мнения разработчиков реактора РБМК среднего уровня и бывших специалистов ЧАЭС. Глава комиссии вел активную переписку с Дятловым о событиях, непосредственно приведших к взрыву. Отдельные документы, переданные советскими властями в МАГАТЭ, подрывали официальную версию случившегося, и в июле 1990 года высокопоставленный член советской делегации в Вене публично признал, что основную вину за катастрофу несут разработчики, а действия операторов смены сыграли незначительную роль[1505].