Читать книгу "Магия отступника - Робин Хобб"

Примерно за час завершились последние сборы. Многие кормильцы ушли на ночь к себе в хижины, где им, без сомнения, еще предстояло самим готовиться к уходу. Трое легли спать у дальней стены дома. Оликея, думаю, по привычке направилась к постели мальчика-солдата. Она присела на край кровати и наклонилась, чтобы разуться. Потом встала и стащила через голову шерстяную рубаху. Двигалась она бесшумно и устало. Приподняв краешек одеяла и забравшись в постель, она подчеркнуто постаралась даже случайно не задеть мальчика-солдата. Она отвернулась, но по ее дыханию было ясно, что она не ближе ко сну, чем он сам. Я от всей души надеялся, что хотя бы одному из них хватит здравого смысла коснуться другого. Мне казалось, этого окажется достаточно, чтобы сломать разделившую их стену отчуждения. Им не обязательно любить друг друга или заниматься этой ночью любовью. Но, думал я, потянись один из них к другому, и каждый понял бы, как страдает и одинок второй. И в этом они могли бы найти некоторое успокоение. Однако Оликея без сна смотрела в темноту хижины, а мальчик-солдат лежал не шевелясь и вглядывался в мрак под собственными веками. А я, я вынужденно наблюдал за тем, сколько боли причиняют друг другу двое, ни один из которых не способен хотя бы отчасти утешить другого. И хотя я недолюбливал мальчика-солдата и не доверял Оликее, той ночью я жалел их обоих. Жизнь несправедливо обошлась с каждым из нас.

Рано никто не проснулся. Прошлой ночью все заработались допоздна. Но в конце концов остальные зашевелились. Оликея встала прежде, чем мальчик-солдат хотя бы заворочался, и принялась за последние сборы, пока остальные кормильцы суетились, готовя для него завтрак и раскладывая одежду, которую ему предстояло надеть. Я осознавал все это, хотя мальчик-солдат так и не открыл глаз. Кормильцы болтали о какой-то незначительной ерунде, напоминали друг другу поплотнее закрыть сундуки и убедиться, что в доме найдутся и дрова, и растопка, когда они вернутся будущей осенью. Они поторапливали товарищей, явно стремясь поскорее выступить в надежде нагнать сородичей еще до перехода через горы. Кто-то сообщил, что Кинроув со своими кормильцами, кланом и танцорами выступил еще десять дней назад. Другие ворчали, что люди Кинроува опустошат верши и съедят все самое лучшее из еды, растущей по дороге.

И вот Оликея пришла будить мальчика-солдата.

— Пора вставать! Нам надо накормить тебя, одеть, а также сложить перед уходом постель. Вот чашка горячего чая. Ты проснулся?

Она говорила совершенно безучастным тоном. Если бы я не видел вчерашней ссоры, то мог бы решить, что они относятся друг к другу вполне приязненно. Бодрствовавший мальчик-солдат открыл глаза и медленно сел на постели. Когда он принял из рук Оликеи чашку с горячим чаем, несколько кормильцев с облегчением переглянулись. Буря миновала. Теперь все снова будет хорошо. Он отпил из чашки и лениво уставился на поднимающийся над ней пар.

— Нам скоро надо будет выходить — напомнила Оликея.

— Да, вам надо, — согласился мальчик-солдат и перевел взгляд на Семпайли. — Ты выйдешь немедленно. Я хочу, чтобы ты взял моего коня и не дожидался нас. Проследи за тем, чтобы он не голодал по дороге, а по ту сторону гор найди для него солнечное пастбище с сочной травой. Эта зима выдалась для него тяжелой.

— Ты хочешь, чтобы я сразу ехал туда? — недоуменно переспросил Семпайли.

— Да.

— Хорошо.

Никаких пререканий с великим и быть не могло. Семпайли встал и вышел из хижины, задержавшись лишь затем, чтобы закинуть на плечо мешок со своими пожитками.

Когда он скрылся из виду, Оликея тихо вздохнула.

— Что ж. Я рассчитывала, что лошадь понесет часть наших вещей. Но мы справимся. Тебе пора вставать с кровати, чтобы мы смогли убрать постель и двинуться в путь. Уже довольно поздно.

Он поджал губы в спекском знаке отрицания.

— Нет. Я не собираюсь идти с вами.

Один из кормильцев громко вздохнул. Оликея еще миг с недоверием смотрела на него.

— Мы обсудим это по дороге, — пообещала она затем, словно уговаривая капризного ребенка. — Но нам нужно сложить твои одеяла.

— Я так решил, — мягко пояснил он, без гнева, но с жутковатой усталостью и смирением. — Я не иду вместе с народом. Как ты и говорила прошлой ночью, я совершенно бесполезен для вас, не более чем бремя. Я не придумал, как спасти Ликари. Всю ночь я размышлял об этом, но так и не нашел ответа. Кинроув поддерживает преграду вокруг лагеря, я не могу попасть туда без его позволения. Он владеет большим запасом сил, и я не могу обратить против него магию. Я не могу даже подобраться к нему достаточно близко, чтобы попытаться убить. И не могу последовать примеру Дэйси — второй раз Кинроува врасплох уже не застать. Моя попытка избыть нужду в танце провалилась, хуже того — отняла у танца действенность. Я подвел всех вас. Подвел магию. Подвел Лисану. С вашей стороны разумнее всего будет уйти прямо сейчас, оставив меня здесь, и поспешить, чтобы нагнать наш клан. Передайте Джодоли, что я оставляю вас на его попечение. Следуйте за ним на летние земли.

— Ты отослал Семпайли первым, чтобы он не мог тебе возразить, верно? — прищурилась Оликея.

Мальчик-солдат вымученно ей улыбнулся. Она ответила преувеличенным вздохом.

— Хватит упрямиться, — с горечью проговорила она. — Мы не можем бросить тебя, и нам пора выходить.

Но не успела она договорить, как один из кормильцев глянул на остальных и молча выскользнул из хижины. Мигом позже за ним последовал второй. Мальчик-солдат проводил их взглядом, а потом снова посмотрел на Оликею.

— Я остаюсь. А тебе следует уйти.

Она уже держала в руках мешок со своими пожитками, но теперь сердито швырнула его на пол.

— И что ты собираешься делать, если я тебя здесь оставлю? Ты же знаешь, что я не могу так поступить!

— Можешь и должна. Уходи, — обратился мальчик-солдат к последнему задержавшемуся кормильцу.

Казалось, тот с немалым облегчением повиновался прямому приказу — серьезно кивнул и вышел.

— И ты тоже. Уходи, — повернулся мальчик-солдат к Оликее.

Она еще некоторое время стояла молча, безвольно уронив руки вдоль тела. Ее взгляд блуждал по его лицу, словно пытался проникнуть в мысли мальчика-солдата.

— Почему? — тихим тусклым голосом наконец спросила она. — Почему ты поступаешь так сейчас? Почему ты поступаешь так со мной? Если я уйду без тебя, будут говорить, что я бросила своего великого и опозорила собственный клан.

— Скажи им, что я не великий, — просто ответил мальчик-солдат. — Скажи им, что захватчик, моя вторая половина, не дает мне стать тем, кем мне следовало бы. Все, что я пробовал сделать, оканчивалось частичным провалом. Я остановил в Веретене жителей равнин, но не сумел его разрушить. Я замедлил вторжение в лес, но захватчик во мне подсказал гернийцам, как обойти магию Кинроува. Да. Это так! — подтвердил он, заметив, как потрясена Оликея. — Когда я жил среди захватчиков, именно я сказал им: «Одурманьте себя, чтобы приглушить свои чувства и противостоять страху». Это моя вина, что они снова смогли рубить деревья наших предков. Каждый великий, с которым я разговаривал, уверял меня, что именно я способен прогнать захватчиков. Но даже когда я выполнил все веления магии, это не подействовало. Мне остается лишь признать, что какой-то из поступков моей гернийской половины свел на нет мою магию. Даже в набеге на их поселение я преуспел только наполовину, причем моя неудачная попытка изгнать их разожгла в гернийцах лишь еще более страстную ненависть к народу, чем когда-либо прежде. Понимаешь, о чем я говорю, Оликея? Я не тот великий, который способен помочь народу. Во мне есть изъян, как в ружье захватчиков, взрывающемся в руках. Когда я пытаюсь помочь народу, я приношу вреда не меньше, чем пользы. Все из-за моей раздвоенности. Но я люблю народ. Поэтому, чтобы послужить ему, я должен сам его покинуть. Ты должна отправляться в летние земли. Не знаю, что станется там с народом как в этом году, так и в последующие. Но я уверен, что мое присутствие лишь все усугубит. Так что я устраняюсь сам.