Читать книгу "Ты следующий - Любомир Левчев"

Как только мы остались один на один с послом, он проводил нас в свою резиденцию. Оказалось, что все в его семье большие любители вокального искусства, поэтому нам пришлось прослушать пластинку с записью кантаты «Санта Мария де Икике» (или что-то в этом роде), посвященной рабочим, расстрелянным в селитровых шахтах в пустыне Атакама. Мы узнали, что это одна из самых жарких точек планеты. Через нее должен был пройти со своим отрядом конкистадор Педро де Вальдивия, чтобы завладеть плодородным Чили. В огненной пустыне Атакама один из воинов, очевидно помутившись рассудком, усомнился, что эти просторы могут быть покорены отрядом из 10 человек (цифры в этой легенде я привожу по памяти). Педро тут же пронзил его своим мечом, а остальным сказал: «Он был прав. 20 человек не могут захватить Чили. А 19 — могут». Что-то от манер Педро осталось в характере этой страны. Хотя вообще-то Чили считалось самым европейским государством Южной Америки. Здесь чувствовалось практичное немецкое влияние.

Мы вышли прогуляться по Сантьяго. Мне было ужасно холодно. Небо все время оставалось мрачным, а воздух — грязным.

Педро де Вальдивия в своих письмах испанскому королю называет этот уголок райской долиной. Но, как и Софийская равнина, она со всех сторон закрыта горами, которые чуть выше болгарских. И сейчас воздух в этом месте был ядовитее софийского. Я, разумеется, не мог допустить, что однажды Софию выберут для съемок фильма «Дождь над Сантьяго». Город со столетней историей парламентарной демократии трясся от возбуждения. За два часа на нас обрушились волны двух демонстраций правых. Я наблюдал их словно сквозь дымку кошмарного сна, потому что судороги города совпали с моей собственной лихорадкой. Я поспешил вернуться в гостиницу. У меня не было сил даже удивиться, когда мне сказали, что Анджела Дэвис остановилась в том же отеле.

В гостинице меня поджидал молодой мужчина в пончо. Это был поэт Виктор Хара. Я извинился перед ним, объяснив, что заболел. Он проводил меня до дверей номера и исчез. Я даже не успел сказать ему Asta la vista. В номере я наглотался тетрациклина и всех лекарств, которые отыскались в моей сумке. Меня прошиб пот, но я так и не нашел сил переодеться.

Субботним утром я с трудом спустился на завтрак, да и то только затем, чтобы предупредить Лалю, что не смогу поехать с ним в Центр аграрной реформы. В бутике отеля я купил термометр. Жара у меня не было.

Оказалось, что в нашем «Конкистадоре» проживали и другие болгары — оперные певцы. Сабин Марков предложил мне перекинуться в карты. Что может сделать болгарин, когда на него нахлынет ностальгия? Сварит себе суп из рубца или сыграет партию в карты. Вместо того чтобы спуститься пообедать, я заснул.

К вечеру вернулся Лалю, а с ним и Георгий Андреев. Он рассказал мне о Всемирном конгрессе сторонников мира. Здесь был аргентинский поэт Альфредо Варела, и он настаивал на нашей с ним встрече.

Среди ночи меня разбудил вой полицейской сирены. Я подошел к окну и увидел… звезды. Чилийские южные крупные звезды! Стало светло — значит, я поправлюсь! Завтра буду как новенький!

День и правда выдался солнечный, и мое настроение улучшилось. Весна озаряла сказочные холмы Сантьяго. Холм поменьше, Санта Лючия, с крепостью Педро де Вальдивия, в которой его зарезали взбунтовавшиеся туземцы. И холм повыше — Сан Кристобал, на вершине которого блестела сейчас гигантская белая Мадонна и телевизионная башня.

Я поспешил на заседание Всемирного конгресса сторонников мира. И сразу очутился в объятиях Альфредо. Он подарил мне свой новый сборник стихов и настоял на том, чтобы я сказал пару слов на открытии выставки «Книги мира».

Дружба — это что-то мистическое. С этим аргентинцем я познакомился в Варшаве одновременно с Анджеем Вайдой и Дином Ридом. До конца своей жизни он вел себя со мною так, словно был моим старшим братом. У него была красивая душа. Но политические иллюзии сделали из него неудачника.

К десяти часам снова собралась патриархальная болгарская колония. Посол Марин Иванов с женой и ребенком, торговый представитель Киряков с женой и ребенком и Стамен Стоичков с личной драмой. Мы погрузились в две машины и отправились в путешествие по дорогам Чили. Я был благодарен, что выздоровел. Но вот кому? За пределами этого чувства начиналась великая тайна. Я знал, что экскурсия была организована ради меня, потому что как политическая личность я был загадочной новостью. Поэт — вот что значилось в моем удостоверении личности. И подозрительные дипломаты принимали это мое амплуа в расчет. Однако подобная трогательная двойственность нервировала и меня и их.

Мы мчались под безоблачной высью сквозь зеленое безумие холмов с эвкалиптовыми рощицами и домов с пестрыми крышами. Через сотню километров перед нами открылся великий океан. Мы остановились в портовом и курортном городке Сан-Антонио. Там продавали рыбу и мидии. Один торговец, завидев нас, вынул из ведра со льдом маленького пингвиненка и спустил его на землю. Он хотел приручить его. Называл пингвина «мой ребеночек» и обращался к нему на «вы», как это и принято в Чили при разговоре с детьми.

Наконец, проехав еще немного, мы оказались в Исла-Негра, у цели нашего путешествия. Исла-Негра переводится как Черный Остров. Когда-то этот каменистый мыс и правда был оторван от суши. Во время одного из страшных землетрясений, которые тут не редкость, остров соединился с материком. Дети, хотя мы даже не просили их об этом, сразу же повели нас к дому Пабло Неруды. Деревянный забор и ворота с медным колокольчиком. Мы дернули за шнурок — и раздался громкий звон. Нам открыла молоденькая кареглазая девушка. Она сказала, что дона Пабло нет дома, но он скоро будет. И мы можем пройти — но только во двор, не дальше.

Сначала нам показалось, что мы попали в этнографический музей. Но ведь и творчество Пабло похоже на музей. Музей слов. Дом был построен из дерева и камня, очевидно в несколько этапов, без общей концепции. Он должен был напоминать старинную усадьбу. На башне крутился флюгер. В траве стоял надутый от важности старый локомобиль, сияющий медными частями. В окна выглядывали чудаковатые стеклянные статуэтки и бутылки, в которых таились модели парусников и каравелл. Несмотря на первоначальное предупреждение, девушка сама повела нас в дом. В гостиной, окнами выходящей на восток и запад (к суше и океану), на большом старинном круглом столе стояли два блюда с луком и перцем. Это сразу же напомнило мне о «Всеобщей песни» Пабло. И сейчас я дышал той же атмосферой и понимал совершенную композицию хаоса, который мы иногда называем свободой. Во мраке гостиной летали трухлявые деревянные ангелы-хранители — носы старых, не существующих уже кораблей. Они были подвешены за леску к потолку, и создавалось впечатление, что они витают в воздухе. Обстановка подсказывала, что в этой комнате принимают гостей, но девушка настаивала, что дон Пабло пишет именно здесь, а спит наверху, в башне.

Возможно, человек, когда пишет, гостит у самого себя. В соседней комнате располагалась библиотека. Два просевших кресла, покрытых шкурами неизвестных зверей, и закопченный камин заставили меня представить, как зимними вечерами поэт читает тут книги. Снаружи доносится ледяной рев океана, а из очага спорит с ним потрескиванье огня.