Читать книгу "Хроники Заводной Птицы - Харуки Мураками"

«А может, мир устроен как простая вращающаяся дверь? – мелькнуло в угасавшем сознании. – Куда в этот момент ступила твоя нога, в такой секции ты и окажешься. В одной секции тигры существуют, в другой – нет. Только и всего. И никакой здесь нет логической последовательности, поэтому выбор, по большому счету, не имеет смысла. Не потому ли я никак не могу ощутить этого разрыва между мирами?» Но дальше этого мысли ветеринара не пошли. Углубляться в такие материи он уже был не в состоянии. Скопившаяся в теле усталость, тяжкая и душная, давила, как сырое одеяло. Мыслей больше не было – он просто вдыхал ароматы трав, слушал, как шуршат кузнечики, и чувствовал, как густая, плотная тень словно плотной пленкой окутывает тело.

Наконец, он погрузился в тяжелый послеполуденный сон.

* * *

Подчиняясь приказу, на транспорте остановили машины, и судно замерло посреди моря. У него не было ни единого шанса улизнуть от новейшей быстроходной подлодки, по-прежнему державшей транспорт под прицелом орудия и пулеметов. Команда подлодки была готова открыть огонь в любую минуту. Но несмотря на это, в такой момент непонятное, необъяснимое спокойствие повисло в воздухе между двумя кораблями. Матросы с подлодки открыто стояли на палубе и смотрели на транспорт с таким видом, будто не знали, чем заняться. Многие даже касок не надели. Был безветренный летний день, корабли стояли с застопоренными машинами, и только слышно было, как лениво плещутся о борта волны. На лодку просигналили: «Мы – транспортное судно. Перевозим гражданских лиц без оружия. Военного снаряжения, припасов, персонала на борту нет. Спасательных шлюпок почти не имеем». С подлодки ответили резко: «Это не наша проблема. Открываем огонь ровно через десять минут, независимо от того, покинете вы судно или нет». На этом обмен сигналами закончился. Капитан транспорта решил не сообщать пассажирам о содержании переговоров. Что толку? Кому-то, может, посчастливится остаться в живых, но большинство пойдет на дно вместе с этой несчастной здоровенной посудиной. Капитану захотелось пропустить напоследок стаканчик виски, но бутылка скотча, которую он так берег, стояла в ящике стола в его каюте, и времени идти за ней не оставалось. Капитан снял фуражку и посмотрел на небо, надеясь, что каким-то чудом в небесах вдруг покажется эскадрилья японских истребителей. Но этого не произошло. Капитан сделал все, что мог. Он снова подумал о виски.

Когда отпущенное время истекло, на подлодке началась непонятная суета. Стоявшие на площадке над рубкой офицеры о чем-то торопливо разговаривали. Один из них быстро спустился на главную палубу и забегал перед матросами, громко выкрикивая какие-то команды. Среди матросов на огневых позициях прошло легкое движение. Один решительно тряхнул головой и несколько раз стукнул кулаком по стволу пушки. Другой снял каску и посмотрел на небо. Со стороны трудно было объяснить их поведение, трудно разобрать, что это – гнев или радость, досада или возбуждение. Люди на транспорте никак не могли понять, в чем дело и к чему все идет. Они наблюдали за матросами с таким видом, будто смотрели пантомиму, не имея перед собой сценария (но понимая, что разворачивавшееся у них на глазах действо содержит что-то очень важное для них), смотрели, затаив дыхание, в надежде уловить хоть какой-то намек на то, что происходит. Но скоро волнение среди команды улеглось, по приказу с мостика палубное орудие быстро разрядили. Вращая рукоять приводного механизма, матросы вернули в исходное положение пушку, которая держала под прицелом транспорт, – теперь ствол орудия был повернут прямо вперед, – и поставили заглушку на ее жуткое черное жерло. Снаряды спустили обратно вниз, команда бегом бросилась к люкам. Теперь матросы двигались совсем по-другому – быстро и энергично. Четкие, экономные движения, никакой болтовни.

На подлодке низко и уверенно взвыли машины, несколько раз прогудела сирена, подавая сигнал: «Команде покинуть палубу». Лодка двинулась вперед и тут же стала погружаться, вздымая крупные клочья белой пены, словно только и дожидалась, пока матросы покинут палубу и задраят изнутри люки. Вода накрыла узкую и длинную палубу, поглотила установленную на ней пушку. Рубка уходила в глубину, рассекая густую синеву моря, вслед за ней, точно желая скрыть последние следы своего присутствия, из виду пропали антенна и перископ. Поднявшаяся было зыбь быстро улеглась, и осталось море – небывало тихое и спокойное в тот день летнее море.

Подлодка скрылась с такой же непостижимой быстротой, как появилась, а пассажиры, замерев, стояли на палубе, не сводя глаз с расстилавшейся морской глади. Никто даже не кашлянул. Капитан, придя в себя, отдал команду штурману, тот передал ее в машинное отделение, и древняя судовая машина застонала, завыла протяжно, как собака, получившая пинок от хозяина.

Затаив дыхание, команда транспорта ждала торпедной атаки. Американцы, видно, решили, что, чем тратить время на орудийный обстрел, быстрее будет выпустить по судну торпеду. Транспорт стал выписывать зигзаги, капитан и штурман, с биноклями в руках, вглядывались в сверкающую поверхность моря, боясь увидеть роковой белый след торпеды. Но торпеда так и не появилась. Лишь через двадцать минут после того, как подводная лодка скрылась из виду, люди, наконец, начали понимать, что избавились от смертельной угрозы. Сначала они никак не могли в это поверить, но мало-помалу до них дошло: смерть обошла их стороной. Даже капитан не мог понять, почему вдруг американцы решили не атаковать транспорт. Что произошло? (Только потом он узнал, что в тот момент, когда подлодка готовилась к атаке, из американского штаба пришел приказ – избегать столкновений с противником, пока он не нападет первым. 14 августа японское правительство сообщило союзникам, что оно принимает условия Потсдамской декларации и согласно на безоговорочную капитуляцию.) Когда напряжение спало, некоторые пассажиры тут же на палубе разразились рыданиями, но большинство не имело сил ни плакать, ни смеяться. Несколько часов, а кое-кто – и дней пассажиры оставались как бы не в себе. Долго не отпускавший их запредельный кошмар острыми шипами впился в легкие, сердце, позвоночник, мозг, чрево, оставив неизгладимый след навсегда.

А маленькая Мускатный Орех все это время крепко спала на руках у матери. Проспала как убитая двадцать с лишним часов. Мать громко окликала ее, хлопала по щекам. Все напрасно – девочка не просыпалась. Она будто погрузилась на морское дно. Дыхание становилось все реже – его было еле слышно, пульс – все медленнее. Но когда судно пришло в Сасэбо, она вдруг проснулась, словно неведомая мощная сила вернула ее обратно в этот мир. Мускатный Орех не видела, как американская подлодка сначала изготовилась к атаке, а потом развернулась и ушла. О том, что произошло, она узнала от матери гораздо позже.

Транспорт кое-как добрался до Сасэбо утром на следующий день, 16 августа, после десяти. В порту стояла жутковатая тишина, встречающих видно не было. На зенитной батарее у входа в гавань тоже ни души. Одно лишь немое летнее солнце неистово жарило своими лучами землю. Казалось, весь мир замер, пораженный параличом, и у людей на транспорте сложилось ощущение, что они по ошибке вступили в царство мертвых. Спустя годы, проведенные на чужбине, пассажиры в безмолвии смотрели на родную землю. В полдень 15 августа по радио передали императорский указ об окончании войны. За семь дней до этого атомная бомба сожгла дотла Нагасаки. А через несколько дней в истории растворилось государство-призрак – Маньчжоу-го. Судьбу его разделил ветеринарный врач с родимым пятном на щеке, неожиданно оказавшийся не в той секции вращающейся двери.