Читать книгу "Алое на черном - Татьяна Корсакова"

– Один вопрос! – Гальяно выглядел смущенным. – Кто из них Ксанка?

– Леся.

– Леся?..

– Ты сам говорил, что она играет какую-то роль.

– Они все играют какие-то роли. – Гальяно пожал плечами. – Ну, удачи, вам! Надеюсь, мы с Тучей скоро составим вам компанию. Постарайтесь без нас не начинать. – Он заглянул в лицо Дэну, расстроенно покачал головой. – Что, ерунду сказал?

– Все нормально. – Дэн похлопал его по плечу. – Просто мне кажется, у нас остается очень мало времени. Удачи, Гальяно!

– Увидимся, братаны!

Гальяно исчез в темноте еще до того, как Дэн тронул машину с места. В сердце Матвея заворочалась тупая, тринадцать лет забытая там заноза. Они опять разделились…

Дмитрий. 1944 год

Июнь душил небывалой жарой, пугал грозами и лесными пожарами. Приближалась самая темная ночь. Этой ночью Лешак – теперь в память о деде он называл себя только так – решил остаться дома с Анюткой. Девочка, в обычные дни ласковая и тихая, в последнее время вела себя беспокойно, рвалась на гарь. Он чувствовал себя виноватым за то, что не уберег деда, за то, что из-за него Анютка стала вот такой… Как пятилетний ребенок.

Он поклялся самому себе, что не уснет, что проклятая нечисть не получит этой ночью еще одну жертву, но все равно уснул, словно кто-то невидимый опоил его гарь-травой, а когда очнулся, дочки в доме не было…

Он бежал почти в кромешной темноте, не обращая внимания на боль в раненой ноге, спотыкался о корни деревьев, едва успевая уворачиваться от колючих еловых лап. Он бежал, а медальон на его шее загорался все ярче и ярче. На краю гари он замер, прислушиваясь.

– Ну, здесь копать? Что ты молчишь, юродивая?! – Голос сиплый, знакомый, ненавистный. Голос Ефимки, сукина сына, которого все считали пропавшим без вести. Не пропал гаденыш! Вернулся за золотом. – Тебе-то он точно сказал, где золотишко. Да что ж ты лыбишься, падла?!

Анютка стояла у самого дерева, прислонясь спиной к обгорелому стволу. Она не смотрела на Ефима, она с восхищением наблюдала за поднимающимся из земли зеленым туманом, а ветви старого дерева тянулись к ней, словно живые, гладили по волосам, обвивали босые ноги…

– Анютка, иди ко мне! – Он, уже не таясь, шагнул из своего укрытия.

Дочка его не слышала, дочка улыбалась зеленому туману. Может быть, так будет даже лучше.

– Не подходи! – Ефимка направил на Анютку автомат. – Сделаешь шаг – и твоя дурочка умрет!

– Опусти автомат. – Он говорил очень тихо, стараясь не напугать Анютку. – Опусти автомат и отпусти девочку.

– Отпущу. – Ефимка осклабился. – Отпущу, как только ты расскажешь мне, как добраться до золота. Все по-честному. Решай!

Все по-честному… И это говорит человек, у которого нет ни чести, ни совести, который убил деда и изгалялся над беззащитным ребенком… Это говорит человек, в руках у которого автомат…

«Я могу тебе помочь, – голос родился прямо в голове, ненавистный голос. – Я решу все проблемы, разберусь с Ефимом, спасу твою дочку, но мне нужно твое тело».

Земля под ногами заходила ходуном, как тринадцать лет назад, изрыгая на поверхность старый гроб. Ефимка вскрикнул одновременно испуганно и радостно, Анютка продолжала забавляться с туманом.

– Получилось! – Ефимка передернул затвор. – Вот оно, золотишко! Ну, зачем ты мне теперь? Зачем девка твоя? Незачем!

«Быстрее… – голос искушал, – пусти меня! Если тебе дорога ее жизнь!»

Он сдался. Ради Анютки он был готов на все, даже на сговор с нечистью.

«Мудрое решение…»

От сильного толчка в грудь Дмитрий пошатнулся, но устоял на ногах. Теперь, когда их было двое, мир вокруг изменился, заиграл красками, ускорился невероятно. Ефим еще только прицеливался в Анютку, а верный нож уже прочертил черную полосу на его шее, вырвал из глотки нечеловеческий клекот, впился в грудь.

«Хорошо-то как! – ликовал тот, второй. – Ты посмотри, как хорошо, как сладко! Давно не дышал полной грудью! Давно не жил!»

И вот уже его собственные руки тянутся к Анюткиной шее, гладят белую кожу, сжимают…

«Помнишь, как тогда, с Машей твоей? Ты тоже сопротивлялся, а потом задушил ее вот этими самыми руками. Мы с тобой ее задушили, сынок! Я бы уже тогда остался с тобой… Вместо тебя, но ты не позволил. А сейчас что же? Ну, давай же?!»

– Прочь пошел! Ненавижу!

Сопротивляться нечисти тяжело. Сопротивляться не хочется, а хочется дышать полной грудью, убивать…

– Папочка! – Слабеющий шепот сильнее голоса в голове.

– Прочь пошел! Обратно в могилу! – Руки разжимаются с огромным трудом, непослушные пальцы немеют от напряжения. – Я не позволяю!

«Пожалеешь… Кровавыми слезами умоешься… Не до тебя, так до детей твоих доберусь, у меня есть еще время. Много времени…»

Снова толчок, и вот он лежит, скрючившись, на припорошенной пеплом земле, плачет, как ребенок, а головы касаются ласковые пальчики Анютки, и в ушах колокольчиком звенит ее голосок:

– Не плачь, папочка. Смотри, какие красивые камешки. Можно я их с собой возьму?..

Туча

Кричать и ругаться не было смысла. Да Туча и не умел кричать. Особенно на женщину, особенно на любимую женщину.

– Ангелина, открой, пожалуйста, дверь, – попросил он в который уже раз и устало опустился на верхнюю ступеньку лестницы. – Слышишь меня?

Он знал, она никуда не ушла, притаилась с той стороны двери, слушает его и молчит. На душе с каждой минутой становилось все неспокойнее. Время близилось к полуночи. Туча не чувствовал угрозы для себя лично, но интуиция, которая почти никогда его не подводила, нашептывала, что нужно срочно что-то предпринять, нужно спешить. Если бы в погребе было чуть больше места, он бы попытался высадить дверь, но сейчас не разбежишься.

– Ангелина, я знаю, ты здесь. – Туча потер ноющее колено. – Если не хочешь открыть дверь, хотя бы объясни за что.

– Ты выйдешь отсюда утром, Степа. – В ее голосе слышались слезы. – Честное слово.

– Почему не сейчас? Почему только утром?

– Степочка, я не могу. – Ангелина всхлипнула. – Так нужно.

– Кому нужно?

– Тебе. Наверное, после всего этого ты меня возненавидишь, но пусть лучше так. Пусть ты лучше будешь злой, но живой.

– Ангелина, – Туча поймал себя на том, что улыбается, – Ангелина, как я могу тебя возненавидеть, я тебя люблю.

Вот он и сказал то, что собирался и все никак не решался сказать. Это оказалось легко, намного легче, чем он себе представлял.