Читать книгу "Колдуны и министры - Юлия Латынина"

А так пророк мятежников сидел в своем уголке и развлекался тем, что мастерил разные игрушки: часики, из циферблата которых каждый час выскакивала серебряная лань и копытцем отбивала время, картонных куколок на пружинках… Вместе с государем смастерили целый театр: под круглым днищем молоточки играли музыку, а под музыку вертелись двенадцать куколок. Эту игрушку яшмовый араван подарил государю, и Ханалай сказал, что теперь у государя есть целых двенадцать подданных, которые пляшут по его прихоти, – но игрушки не отобрал.

А хуже всех вел себя Чареника: простолюдин Ханалай поначалу не мог перебороть в себе робости перед государем и даже намеревался выдать за него свою пятнадцатилетнюю дочку и править, как государев отец. Но опытный царедворец Чареника был беспощаден: он мстил государю за все те унижения, что претерпел сам, он добился, чтобы Ханалаева дочка вышла за его сына; и даже Ханалай находил нужным время от времени сдерживать его и напускать на него яшмового аравана.

В середине зимы государя перевели в покои для слуг, где не было отопления под полом. Варназд лежал ночами, вздрагивая от хохота пьяных стражников, в дверь, грубо забитую досками, дул холодный зимний ветер. Весной государь простудился и заболел. Когда Ханалай уверился, что Варназд не хнычет, а болен на самом деле, он встревожился. Ханалаю вовсе не хотелось, чтоб о нем говорили, будто он извел государя. Ханалай прислал государю лекарей и опять позволил яшмовому аравану навещать больного. Как-то Бьернссон сказал лекарю, что в спальне слишком много пыли и грязи.

– Это не мое дело, – возразил тот.

Бьернссон принес ведро и тряпку и вымыл пол, рассудив, что это проще, чем ругаться со стражниками. Уже вытирая последние половицы, он сообразил, отчего у тряпки такие странные остроухие концы. Это было одно из белых боевых знамен Киссура, с несколькими прорехами и несмывающимися бурыми пятками возле прорех. Бьернссон домыл пол и выставил поскорее тряпку за дверь, пока Варназд ее не увидел. Вымыл руки, сменил платье, взял у стражников котелок бульона и стал кормить больного.

А Варназд, надо сказать, видел тряпку и все остальное: до болезни стражники заставили его мыть ею пол. Вот через двадцать минут Бьернссон вытер ему губы, поправил одеяло и собрался уходить.

– Жаль, что я не знал вас раньше, – сказал Варназд. – При дворе меня окружали одни карьеристы и негодяи. Теперь они все разбежались, как шакалы от высохшего ручья. Я всегда это знал.

– Все, – немного помедлив, спросил яшмовый араван, – и Киссур, – тоже шакал?

Варназд вздрогнул, и полупрозрачные его глаза стали голубоватыми от навернувшихся слез.

– Вы не знаете, как мне было страшно с Киссуром, – зашептал он. – Я любил его, а он принимал меня за бога. Каждый день я боялся, что он догадается, что я не бог, а слабый человек, – и тотчас изменит мне. Когда пришло известие о мятеже, я подумал, что Киссур наконец догадался.

– А Нан, – спросил яшмовый араван, – и этот негодяй?

– Я виноват перед Наном, – промолвил Варназд, как-то странно заколебался, хотел сказать что-то еще, но раздумал, а потом все же прибавил:

– Вы похожи на Нана. Непонятно почему.

Пророк мятежников долго глядел на государя.

– Если бы вы были свободны, а Нан был жив, – кого бы вы назначили первым министром, – Киссура или Нана?

Варназд слабо улыбнулся.

– Я бы назначил вас.

Яшмовый араван побледнел. Он был не настолько лишен честолюбия, чтобы голова у него не закружилась при одной мысли об этом.

– Спокойной ночи, государь.

Яшмовый араван поцеловал Варназда в лоб и вышел. За порогом комнаты он порвал и бросил в камин какое-то новое прошение о дровах, которое вручил ему Варназд. «Черт побери, – подумал Бьернссон, – не то плохо, что Ханалай унижает государя, – а то, что государю это нравится».

Глава девятнадцатая,в которой Шаваш расуждает о будущем империи, а араван Арфарра встречается со своим самозванным двойником

Шаваш очнулся очень нескоро. Очнувшись, он увидел, что лежит не в тюрьме, а в комнате шириной в пять-шесть циновок. Над ним был беленый потолок, разрисованный круглыми цветами. Одеяло было из шелковых багряных квадратов. Кровать была отгорожена ширмами, и возле кровати стоял низенький столик с яшмовыми вставками, а на столике – курильница и серебряный кувшин. К ширме был прикреплен шелковый веер. С циновки под веером щурился стражник.

Прошло некоторое время, и в комнату вошел высокий старик в теплом шерстяном платье без знаков различия.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Ммм, – ответил Шаваш и закрыл глаза, не соблюдая правил вежливости.

Старик покачал головой и ушел, а Шаваш опять заснул.

В следующий раз Шаваш проснулся поздно ночью. Стражник лениво встал и сказал что-то человеку за ширмой. Вскоре высокий старик появился опять.

– Как вы себя чувствуете?

– Мне снилось, – сказал Шаваш, – что я на рынке, и какой-то фокусник решил меня омолодить. Он вскипятил котел со львиным молоком, разрубил меня на части и стал варить косточки в котле. Час варил, два варил… Тут я проснулся и обнаружил, что он все еще варит, и обратно не собирает. Может быть, вы соберете, господин Арфарра?

– Ах, так вы меня узнали? – спросил старик.

– Я надеюсь, господин Арфарра, – продолжал Шаваш, с трудом щурясь, – что вы не очень поссорились из-за меня с Киссуром.

– Нисколько, – возразил Арфарра. – Я сказал ему, что вы можете оказать мне небольшую услугу, и что если вы не окажетесь в состоянии оказать мне этой услуги, я отдам вас ему, или повешу сам, как ему будет удобнее.

– Гм, – проговорил Шаваш, – я был бы счастлив, господин министр, оказать вам услугу.

Арфарра сел в кресло и, не мигая, стал смотреть на Шаваша.

– Ответьте-ка сначала на три вопроса. Первый вопрос: по чьему именно приказу вас арестовали в Харайне?

Шаваша слегка мутило, и в голове его кто-то словно водворил маслобойку, и старая лошадь ходила копытами по внутренней стороне черепа и грубо ворочала ворот. Шаваш мог бы начать врать, но, несмотря на маслобойку, понял, что проклятый старик все знает, и если Шаваш начнет врать, то ему очень быстро придется пожалеть об этом.

– У меня, – сказал Шаваш, – был договор с одним чиновником по имени Дин. Если я пришлю этому Дину условленный знак, он надевает парчовую куртку и является меня арестовывать, будто он из столицы.

Арфарра усмехнулся и сказал:

– А вы понимали, что этот ваш арест послужит основанием для мятежа Ханалая: ибо если новые временщики арестовали одного любимца Нана, то арестуют и другого любимца?

Шаваш осклабился и ответил:

– Говорило сито иголке, – у тебя на спине дырка.

Арфарра задал второй вопрос: