Читать книгу "Скажи миру – «нет!» - Олег Верещагин"

– Ну, сволочи… – пробормотал я, сбрасывая меховые краги в стороны. Злость была, без страха – злость, и не верилось, что я могу умереть… Двигаться быстро не получалось, я пахал снег, словно плуг, но до первого урса дотянулся-таки раньше, чем он до меня, располосовав ему лицо сверху вниз. Не насмерть, но хорошо… Хотел развернуться быстро – не получилось, до меня добрались сразу трое, и мы возились в снегу, как в воде, даже не отбивая, а просто отталкивая клинки друг друга – на размах не хватало движения. Я ткнул одного дагой в пояс, и он куда-то свалился, хотя убить таким ударом сквозь меховой ворох, на него накрученный, было нереально. Но этих вонючих морд становилось вокруг все больше и больше. Они друг другу мешали, но и мне вырваться из кольца было уже невозможно. Будь это белые мальчишки – я бы, наверное, бросил оружие; что там, в конце-то концов?! Но это – не тот случай.

Одному я подрубил ногу над коленом. Второго – гарантированно уложил уколом в горло, точно в кадык, а обратным рывком раскроил кому-то лапу с оружием. В меня еще не попали ни разу.

Хорошо бы Арнис все-таки добрался до наших и вернулся с ними. Отомстить. Больше он уже ничего не успеет.

Так, попал, и здорово попал – дага вошла до упора, отлично. Обратным ударом палаша я перерубил древко ассегая, оттолкнул урса… Отбил ятаган дагой, с которой веером сорвались капли крови… Рвануться бы сейчас напролом – блин!.. Так, еще кому-то под щит… и точно, попал в мягкое…

Ухнула, сваливаясь на меня – углем из откинувшегося борта грузовика! – глухая, тяжелая темнота…

* * *

Мама читала книжку. «Баязет» Пикуля, со скрещенными на обложке саблей и скимитаром, зелено-белую… Я стоял у порога комнаты и кричал, кричал, кричал, перебирая руками по невидимой, но плотной стенке… а сзади меня звали. Звали, звали знакомые голоса, но я знал, что оборачиваться нельзя, потому что это были голоса мертвецов… Тянуло из-за спины ледяным холодом, и все было неправильно, все было кошмарно и неправильно – кроме комнаты, в которую я не мог войти и в которой обо мне не беспокоились, потому что я из нее и не исчезал…

…Холодно. Ну почему же так холодно?

Я открыл глаза…

…На мне из одежды оставались только часы – очевидно, урса не смогли справиться с защелкой «Ракеты», а светлая мысль оттяпать руку им в голову что-то не пришла… Но мне и так было кисло. Во-первых, болела голова (кажется, со всей дури хрястнули сзади в затылок тупьем копейного древка). Во-вторых, меня старательно и с наслаждением обоссали, пока я лежал без сознания. В-третьих, дальнейшая моя судьба вырисовывалась в весьма печальном свете, и я не мог скрыть дрожь холода и страха, а урса – их было десятка два – толпились и скалились вокруг меня, переговариваясь на своем чудовищном языке.

Зоопарк наоборот.

Меня не связали, и я сел, но тут же получил пинок в спину и вновь распластался на вонючем, желтом снегу. Моча склеила мои волосы сосульками.

Два удара сразу – древками копий по почкам – заставили меня заорать, крутнуться на бок и выгнуться. Тогда меня угостили полновесным пинком между ног. «По крайней мере трахать меня они будут едва ли, – пробилась через боль странно ироничная мысль, – холодно слишком…»

Меня били еще довольно долго и зло, а главное – больно. Я молчал, хотя орать было бы разумнее. Когда орешь – не так больно. Четырнадцатилетние мальчишки – существа живучие, но я постепенно начал снова проваливаться, воспринимая удары просто как толчки, совсем безболезненные и надоедливые. Но в этот почти блаженный момент меня подло окатили ледяной водой, и я, чуть не захлебнувшись, пришел в себя. Нехотя. Чего хорошего было возвращаться к боли и к созерцанию губастой морды присевшего надо мною на корточки урса? Он аккуратненько сплюнул мне в лицо и поинтересовался по-русски:

– Как зовут?

Опять. Ну вот опять. Ну откуда берутся урса, умеющие говорить по-русски?!

А кстати, актуальный вопрос, нечего сказать. Перед лицом, скажем так, вечности… Я неожиданно подумал: а есть ли там – там – что-то на самом деле? Впервые в жизни задумался. Там я об этом просто не думал, миновали меня и детские страхи смерти, да и вообще мысли о ней (не в пример Бассу), и казался я сам себе вечным и обязательным, как восход или лето. Здесь – здесь смерти было столько, что недосуг было о ней размышлять…

Так есть или нет? Хорошо было бы поверить, что есть. Да вот «бы» мешает, сильно мешает. Непреодолимо. Вот эта чернота, в которую я несколько раз попадал, – она, скорее всего, и есть ворота в смерть. А дальше вообще – ничего.

Ну и ладно.

– Как зовут, я спрашиваю?!

– Джордж, – вспомнил я свое прозвище, псевдоним для моего «второго я» из книжек, которые писал дома. От вопроса веяло глупостью. Я же как угодно могу назваться – и как он меня проверит?

– Где остальные?

– Нас двое было, – тут же ответил я. – Остальные погибли. Замерзли… голодные были…

Он смотрел на меня бессмысленными, но в то же время пугающими глазами, похожими на два отверстия в черноту. Вот где в самом деле «ничего»…

– Ты врешь. Ты не Джордж. Вас не двое. Ты Олег, и где-то прячутся твои люди. Где?

Я молниеносно пожалел, что вообще заговорил. И это чувство подавилось недоумением, словно косточкой от сливы: что происходит?! Что творится, что за бред?!

Наверное, мое лицо меня на какой-то миг выдало. Странно, но урса меня не ударил. Он удовлетворенно хрюкнул, словно сытая свинья, и оскалил в улыбке подпиленные зубы.

– Ну так где они прячутся? – повторил урса.

Я облизнул губы и тоскливо отвел взгляд в сторону, чтобы не видеть эту сволочь, а главное – то, что они станут со мной делать. То, что будут делать очень долго и изобретательно, у меня сомнений не вызывало.

Очень уж страшно мне не было. И, конечно, не было такого состояния, как в прошлый мой плен. Я был уверен, что все равно ничего не скажу. Ну, буду орать, наверное, буду орать громко… Но ведь все равно ничего не скажу.

Назло не скажу…

…Угли жгут больно. Особенно если их сложить под бок, а потом раздувать, но при этом не давать лежащему сдвинуться. Кстати, в конце концов становится больно так, что не кричать уже невозможно, и сначала хочется потерять сознание, а потом – просто умереть…

Наверное, были (и, может быть, даже есть) люди, которые способны на костре петь песни и рассуждать с теми, кто их пытает, о погоде. Я – не такой. Но одна – очень важная – мысль в моей голове сохранялась. Поэтому я однообразно орал – временами просто так, временами переходя на такой мат, какого ожидать сам от себя не мог (никогда в жизни не ругался так. Ни там, ни даже тут), но при этом ничего конкретного не говорил.

Я всегда был упрямым. Правда, боль не исчезла, когда угли отгребли и присыпали снегом. Она продолжала жить в боку, ниже ребер, и то и дело вновь вспыхивала злобным факелом, располосовывая тело зазубренным клинком до кости.