Читать книгу "Сад радостей земных - Джойс Кэрол Оутс"

– И давно у вас эти ощущения?

– Да не знаю. Уже несколько месяцев – то нападает, то проходит.

Кречета прошиб пот. Вдруг показалось: он только тело, сосуд, почти лишенный содержимого, и вот он во власти этого человека, который сейчас его проверит и решит, стоит ли возвращать его в мир.

– Сколько вам лет? – спросил врач и приготовился записывать.

– Двадцать пять. Нет, уже двадцать шесть, – сказал Кречет.

– Род занятий?

Кречет на минуту задумался. Обливаешься холодным потом, а внутри, в самой глубине, затаилось что-то мирное, теплое. Сон. Большие всего на свете хочется спать, но если вернуться в гостиницу и лечь, ни за что не уснешь.

– У нас с отцом ферма, – сказал он.

Врач что-то ему говорил. Кречет близко видел его темные глаза – такие живые, ясные, добрые. У него сильно забилось сердце.

– Почему вы так нервничаете? – спросил врач.

– Разве я нервничаю?

– Вы очень нервный молодой человек.

Иногда он мимоходом замечал себя в зеркалах, в витринах магазинов – там отражался некто худощавый стройный, походка небрежная, очень светлые волосы – кажется, таким белобрысым может быть только совершенный идиот. С чего этот тип взял, что он нервный?

– Никогда не считал себя нервным, как раз наоборот.

– А между тем… вот сейчас у вас сильное сердцебиение.

Кречет улыбнулся, словно врач хитро провел его и приходится признать себя побежденным.

– Наверно, я волнуюсь оттого, что попал к вам сюда, – сказал он.

– У кого вы обычно лечитесь?

– Ни у кого.

– Но вы обращаетесь к кому-нибудь за советами?

Проверяете иногда свое здоровье?

– Нет.

– Уж наверно, кого-нибудь в вашей семье наблюдает постоянный врач?

Кречету совсем не хотелось называть фамилию, знаменитую на весь Гамильтон. Он промолчал.

– Я хотел бы взять у вас кровь на анализ.

– Прекрасно.

Быть может, боль его отвлечет. Он смотрел, как входит в руку игла, смотрел, как столбиком поднимается в стеклянной трубке кровь, и не мог оторваться. На лбу и на верхней губе у него каплями проступил пот.

– Фу, черт, – пробормотал он.

Врач вытащил иглу. За толстыми стеклами очков блеснули его глаза.

– Вы не шелохнулись, – сказал он, словно хотел польстить Кречету.

– Не хотел, чтоб игла выскочила, – ответил Кречет, как будто надо было оправдываться.

Врач повернулся к нему спиной. В открытом шкафчике над небольшой раковиной умывальника что-то блеснуло – какие-то медицинские инструменты. Любопытно, как бы понравилось этому медику, если бы взять да и пропороть его одной из этих штучек и выпустить всю кровь.

– Есть у вас история болезни? Чем вы переболели в детстве?

Врач уже снова сидел за столом и писал. Конечно же, никто никогда больше не заглянет в эту писанину, а все-таки приходится сидеть смирно и отвечать на вопросы; сердце Кречета гулко стучало, он был зол и разочарован.

– Чем болели ваши родители? И их родители?

– Про тех я ничего не знаю. Мать у меня здоровая. Она никогда в жизни не лежала в больнице, вот только когда я родился…

– А отец?

Кречет в недоумении уставился на врача. Не сразу сообразил, что тот спрашивает о Ревире.

– Он здоров. Никогда не слыхал, чтоб он на что-нибудь жаловался, и к докторам он не ходит.

Врач кивнул, негромко сказал:

– Понятно.

Кречет прибавил:

– Для своих лет он вполне здоровый человек.

– А сколько лет вашему отцу?

От врача Кречет пошел в аптеку и получил по рецепту лекарство. Открыл пластмассовый пузырек, заглянул: мелкие желтые шарики.

Очень хотелось есть, он зашел в ресторан, но, едва переступил порог, понял, что не сможет проглотить ни куска. Подошла женщина с высоко взбитыми рыжими волосами, прижимая к груди пачку меню.

– Нет, не беспокойтесь, – нетвердым голосом выговорил Кречет.

Он вышел на улицу. Напротив торчала какая-то статуя: генерал на коне; не поймешь, из чего вылеплены человек и лошадь, так обезобразила статую городская грязь и копоть. Кречет прошел в будку автомата и позвонил своему поверенному, но не застал его; оказалось, законник забирает из чистки наряды своей супруги. Кречет попросил секретаршу записать, что он придет в контору завтра в десять утра. Потом отправился в кино.

Кинотеатр был за углом, неподалеку от докторова дома. На этой боковой улочке не осталось никаких красок: от фабрик, что стояли ниже, у реки, наносило сажу и копоть, некогда белый полотняный шатер, на котором налеплена была надпись черными буквами, стал серым и шершавым. Кречет, спотыкаясь, пробирался по проходу, глаза его уже прикованы были к экрану, где двое о чем-то непонятно спорили. Зрителей раз-два и обчелся. Кречет сел, под ногой зашуршала мятая бумага. Кресло оказалось обшарпанное, зато удобное.

Сперва он даже не пробовал разобраться, о чем фильм, просто смотрел, как спорят мужчина и женщина. Оба красивые, но черно-белая пленка все-таки искажает лица. Наверно, эти двое – не герои, а сами актеры – красивы до того, что дух захватывает, а вот на этом старом, рябом полотне они кажутся почти заурядными. Спорящие исчезли, на экране – аэропорт. Полиция кого-то ждет. Все, кого показывает камера, смотрят не в объектив, а куда-то в сторону. Довольно долго приземляется самолет. На борту самолета какой-то человек роется в портфеле… Когда Кречет снова поднял глаза на экран, действие уже перенеслось в ночной клуб. Может быть, он на какое-то мгновенье задремал? Блондинка в очень открытом платье, расшитом блестками, что-то горячо говорит мужчине в смокинге. Кречет протер глаза. Кругом гуляли сквозняки. В задних рядах хихикали какие-то ребятишки. Пахло грязью, заплесневелыми объедками. Впереди, немного сбоку, сидела какая-то толстуха, она сопела и ковыряла в носу; потом громко, самодовольно хмыкнула. Кречет вдруг вспомнил про свой револьвер. Потрогал карман – да, на месте.

– Я никогда его не любила. Он был просто мальчишка.

– Сколько раз ты мне это говорила?

– Я не любила его…

– Фрэнки, да ведь это тот самый фрукт…

– А вдруг полиция выследит?..

– Еще две порции, пожалуйста…

– Я больше не хочу…

– Нет-нет, еще две порции.

Актеры делали свое дело, Кречет смотрел и думал: живы они еще? Может быть, их тела давно где-то гниют, а вот их призраки что-то изображают здесь, на экране; и смотрят на них всего-то человек двенадцать. Кречет слушал актеров, смотрел, как шевелятся их губы, а сам беспокойно ежился. Слова слетают с этих губ не по воле говорящих. Они говорят то, что им было велено. Они не сами думали, что делать, их безжалостно заставили. У них не было выбора. Кто-то написал для них слова – и пришлось эти слова говорить, они сыграли свои роли и умерли на экране, или кого-то убили, или просто исчезли. Непонятно почему, но смотришь на них – и уж до того тошно, тревожно… У него заныла спина, так долго он сидел не шевелясь, напряженно выпрямившись – казалось, он видит на экране самого себя и со страхом ждет: вот сейчас надо будет сказать слова своей роли.