Читать книгу "Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945 - Отто Скорцени"

Тем временем из Фриденталя ко мне прислали очень ценное пополнение. Из солдат, вернувшихся после учебы или отпуска, была сформирована штурмовая рота на бронетранспортерах под командованием обер-лейтенанта Швердта, которая оказалась весьма кстати. В последовавшие недели она являлась моим ударным резервом. Взвод снайперов, вернувшихся после прохождения специальной стрелковой подготовки, тоже являлся хорошим усилением.

К моему сожалению, вскоре генерала, командовавшего корпусом, сменил мой давний знакомый по операции в Будапеште обергруппенфюрер СС Бах-Зелевский. Он прибыл с работоспособным штабом, который немедленно завалил обе подчиненные ему дивизии нескончаемым потоком приказов. Вот только наладить полноценное снабжение дивизий этому штабу так и не удалось. Поскольку по многим вопросам у меня часто возникало другое мнение, то вскоре я оказался с вышестоящим штабом корпуса буквально на ножах. Меня разозлило прежде всего то, что ни один из штабных офицеров корпуса даже не потрудился изучить обстановку на месте и ни разу не побывал на плацдарме. В результате приказы отдавались, как говорится, вслепую. А вот с самим Бах-Зелевским мне удалось наладить относительно сносные отношения.

Он сам время от времени приезжал ко мне на тыловой командный пункт, располагавшийся в замке города Шведт. Поскольку меня часто не бывало на месте, то обергруппенфюрер выслушивал доклад одного из моих офицеров, выпивал бокал коньяка и уезжал. В результате вплоть до конца существования дивизии «Шведт» штаб корпуса меня ненужными визитами и бессмысленными приказами особо не беспокоил. Правда, и вопросами снабжения дивизии он тоже не занимался.

К 5 февраля нам пришлось оставить все передовые позиции. Исключение составила только деревня Ниппервизе. Теперь русские ежедневно атаковали плацдарм. С поразительным упорством они наступали в одних и тех же трех местах, пытаясь добиться прорыва нашей обороны. Каждый день нам приходилось отвечать контратакой, только вот русским танкам свои бронированные машины мы противопоставить не могли. Почти каждый раз они доходили до главной линии нашей обороны, где их останавливали панцерфаустники в ближнем бою. Из допросов пленных нам было известно, что против нас действовал русский гвардейский танковый корпус, на вооружении которого в равном соотношении состояли улучшенные Т-34 и американские танки, поставленные по ленд-лизу.

Так продолжалось каждый день — атака сменялась контратакой. Как-то раз двум русским танкам с севера удалось пробиться далеко вперед. От моста через Одер их отделяло всего несколько сотен метров, но тут их подбила наша зенитная батарея. Сопровождавшая же танки русская пехота под меткими выстрелами всего лишь взвода наших снайперов была вынуждена отступить.

В другой раз двум русским танкам удалось прорваться с юга, и они открыли огонь из своих пушек по замку Шведта. Их уничтожил из панцерфаустов новый командир батальона, лично бросившийся им наперерез. Подобные примеры творили среди личного состава подразделений настоящие чудеса. В общем, мои былые опасения рассеялись как дым — части дивизии сражались и держались очень стойко.

Однако роте люфтваффе под давлением превосходящих сил русских все же пришлось оставить деревню Ниппервизе — последний передовой пункт в системе нашей обороны. Об этом я, как и предписывалось, сообщил в своем вечернем докладе в штаб корпуса. Уже утром, когда поступил доклад о яростной атаке русских на город Грабов, из корпуса пришла радиограмма с запросом следующего содержания: «Отдан ли командир роты, командовавший в Ниппервизе, под суд, или его уже расстреляли?» Радиограмма оказалась за подписью Гиммлера.

Вне себя от ярости я срочно отправил ответ, гласящий, что командир роты не расстрелян и под суд отдан не будет, и уехал в Грабов на командный пункт парашютно-десантного батальона.

Там шли ожесточенные бои, в ходе которых главная линия обороны неоднократно переходила в руки неприятеля и отвоевывалась обратно в результате кровопролитных контратак. Мы несли большие потери, и мне дважды пришлось для восстановления положения задействовать свой резерв — штурмовую роту, нанося удар с фланга. И вновь русские шли в атаку, бросая в бой новые танки и свежие батальоны.

В таких условиях я совсем забыл об утренней радиограмме. Мы сидели в одной избе в подвале, стены которого под воздействием разрывов снаружи снарядов слегка вибрировали. Тут со мной связались с моего командного пункта и передали, что мне надлежит в шестнадцать часов прибыть с рапортом в штаб группы армий.

«Скорее всего, обозленный на меня штаб корпуса передал слово в слово мой не совсем вежливый ответ в группу армий», — сразу же догадался я, осознав, что вновь впал в немилость.

Однако в тот момент следовало думать о более важных вещах — на левом фланге со стороны дороги, прилегавшей к городу, русским вновь удалось вклиниться в нашу оборону и создать угрозу прорыва в сам Грабов. Они закрепились в зарослях кустарника и на садовых участках, немедленно отрыв свои одиночные окопы.

Вдоль дороги атаковали русские танки, и мы бросили в бой две вовремя подоспевшие противотанковые пушки, а также зенитные орудия для стрельбы прямой наводкой. Наши солдаты с панцерфаустами в руках, словно индейцы, прокрались в тыл наступавшим танкам, и возникавшие столбы черного дыма начали свидетельствовать о выводе их из строя.

Местность по левую сторону от дороги пришлось отвоевывать буквально шаг за шагом, ведя бой за каждый одиночный окоп. Просто удивительно, с каким упорством сражались здесь русские — лишь немногим из них удалось вернуться назад.

Когда мы отвоевали позиции своей главной линии обороны, стало смеркаться. Я бросил взгляд на часы и оторопел — было уже восемнадцать часов! Рейхсфюрер ожидал меня уже битых два часа!

Пришлось срочно уезжать, хотя по дороге к Грабову и самому городу противник вел ожесточенный артиллерийский огонь. Люкс показал себя как настоящий фронтовой пес — прокравшись вдоль забора, он на ходу запрыгнул в бронетранспортер. После этого машина, громко лязгая гусеницами, на полном ходу проследовала мост и устремилась к Шведту. Там я быстро скинул свою зимнюю маскировочную одежду, надел повседневную униформу, которую водитель прямо на мне почистил щеткой, и мы помчались в Пренцлау.

Я был там уже в двадцать часов тридцать минут и немедленно доложил о своем прибытии. Большинство офицеров отнеслось ко мне как к только что разжалованному преступнику. У адъютанта Гиммлера я выяснил, что требование явиться с докладом действительно было вызвано утренней радиограммой и что рейхсфюрер сильно разгневан моей непунктуальностью.

— Теперь вам следует какое-то время подождать, — сказал адъютант и отпустил меня.

После этого я отправился в офицерскую столовую, где, по крайней мере, ординарцы были со мной приветливы, принеся мне хороший кофе, коньяк и сигареты.

Меня вызвали на удивление быстро. Я проследовал в уже знакомый кабинет, в котором в свое время проходило совещание относительно использования «Фау-1» с подводных лодок, и по всей форме доложил Гиммлеру о своем прибытии. Рейхсфюрер не обратил внимания на мое приветствие и сразу же громко начал ругать меня.