Читать книгу "Повседневная жизнь русского провинциального города в XIX веке. Пореформенный период - Алексей Митрофанов"

Помню, как сейчас, чудесный осенний солнечный день в начале нового учебного года. Нас, гимназистов, попарно вывели на эту площадь, где были уже заготовлены ямки для посадки деревьев, дали каждому по лопате, и мы постепенно, под руководством садовников и под звуки полковой военной музыки закапывали деревца тополей».

Здешний бульвар был знаменит своим мороженым — лакомством столь же диковинным, как и лимонад. Этим десертом торговал здесь некий Иван Ходов, подписавший предварительно весьма суровый документ: «Я, Ходов, обязуюсь около своего киоска соблюдать должную чистоту и при малейшей неисправности в этом отношении обязуюсь немедленно исполнить требования властей и управы; при неисполнении же этих требований управа имеет право произвести очистку места за мой счет, и я, Ходов, не вправе жаловаться на размер уплаченного управой вознаграждения за очистку… Порча и уничтожение деревьев близ киоска, безусловно, воспрещается».

Мороженое, разумеется, шло на ура. Хотя состав его был очень даже примитивным — молоко, сахар, яичные желтки и совсем чуть-чуть ванили.

Рядом с «Липками» располагался и большой бульвар, названный именем Пушкина. Он также пользовался популярностью и, больше того, удостоился стихотворения местного поэта Михаила Бенедиктова:

Дав тень сию тебе и в знойный день прохладу, полезным быть во всем я целию имел и счастлив истинно, коль скажут мне в награду, что я любил тебя и другом быть умел.

Это стихотворение, написанное как бы от лица бульвара, было размещено на одной из беседок. Сам же бульвар выглядел так: «Мы помним стоящее на краю его, обращенное к Клязьме старое здание его летнего клуба «ротонду» — круглое деревянное здание со шпилем наверху и надписи, написанной на меди и прибитой к стене перед входом в клуб. Еще в начале века, на наших глазах, сам Большой бульвар представлял собой три аллеи — широкую и две по бокам, тянувшиеся, как и теперь, с Большой улицы до обрыва к Клязьме, откуда расстилался прелестный вид на Заречье… Аллеи были обсажены липами… Возле забора, установленного вдоль левой боковой аллеи, виднелись остатки бывшего здесь пруда, в котором по веснам плавали утки и мальчишки на плотах… С наступлением лета в вечерние часы молодежь устремлялась на Пушкинский бульвар… Три раза в неделю играл военный оркестр, размещавшийся в раковине, сбоку от клуба. Всюду раздавался молодой, задорный смех, встречались старые знакомые, друзья, товарищи, создавались новые знакомства. Вечера заканчивались пусками бенгальских огней, фейерверками. К 12 часам ночи все расходились и бульвар затихал».

На одной же из скамеек кто-то гвоздиком выцарапал стихотворение, по сути — свою жизненную драму:

На вашем пальчике колечко — драгоценный сувенир, А я страдаю без надежды, проклинаю весь мир… Ваш папаша гонит прочь меня. Мне все едино, когда хрюкает свинья.

Славился и бульвар в Костроме. Жители этого маленького города на Волге вообще умели радоваться жизни — а бульвар, собственно говоря, для этого и создавался. Алексей Ремизов писал о нем: «Когда сгущаются сумерки и зажигается, затейливо повешенная на проволоке между рестораном и эстрадою, знаменитая лампочка, бульвар оживает. Набираются шумно городские сорванцы и гуляки, и за крикливою сворою по следам ее входит что-то подозрительное и скандальное, и бульвар принимает ту вечернюю воскресную выправку, которая сулит мордобой и участок. Одобрения и неодобрения начинают высказываться так громко и беззастенчиво, что хоть караул кричи — тут кавалер какой-то бросил барышне на колени зажженную бумажку, и та завизжала, словно перерезали ей горло, там другой кавалер ущипнул незнакомую даму, и опять крик. Крики, хохот, смешки, шутки, шалости и дурачество».

Костромич С. Чумаков рассказывал: «Летом публика ходила взад и вперед по главной аллее бульвара, в жаркие дни при большом скоплении народа поднималась пыль, так как никакой поливки не существовало. Несколько раз в неделю на бульваре играл оркестр военной музыки под управлением капельмейстера Виноградова. Для оркестра была сделана у задней стены городской управы деревянная раковина. Менее многолюдно было на малом бульваре, который шел влево от собора, спускаясь к Волге до самой беседки на ее берегу… В начале малого бульвара стояла будка, в которой в летнее время торговал мороженым известный всей Костроме Михеич. Мороженое изготовлялось им самым первобытным способом, но было очень высокого качества и самых разнообразных сортов, почему и пользовалось большим спросом».

Впрочем, парки, скверы и сады были гораздо больше распространены — как по названию, так и по геометрической форме. Они, как и бульвары, были центром общественной жизни провинциального города. Притом центром демократичным. В частности, архангельский поэт И. Иванов описывал Гагаринский сквер своего города:

В сквере весь Архангельск в лицах: Петр Кузьмич, артист, певица, гласный Думы городской, постовой, городовой, сыщик, франт, карманный вор и газетный репортер, канторист и коммерсант, и бездарность, и талант, и кухарка Парасковья — одним словом, все сословия с высших и до низших сфер переполнили наш сквер.

Славился на всю страну Шехтелев сад Саратова, открытый полным тезкой и родственником знаменитого архитектора — Францем Осиповичем Шехтелем. Писатель Гавриил Гераков вспоминал: «Там, где теперь… дача Шехтеля, в мое время была голая степь. Я в детстве с товарищами своими ходил на эту степь вылавливать из нор водой сусликов, а женщины рыли здесь солодские корни для продажи; тут также паслись бараны, предназначенные на убой».

Однако в середине XIX века никто уж не помнил о несчастных баранах и сусликах. Память о них затмил летний сад, который открыл тут Франц Шехтель. Саратов тогда уже был городом крупным и шумным. Горожане, особенно летом, нуждались в загородном месте отдохновения. И Шехтелев сад, находящийся в двух с лишним верстах от тогдашнего города, пришелся саратовцам как нельзя кстати. Тем более что расстояние это было нисколько не обременительным — предприимчивый купец пустил особые омнибусы от Театральной площади до собственных владений.

Франц Осипович не претендовал на строгость и академичность. В его саду случались, например, такие представления: «В саду Шехтель. Перед отъездом компания артистов гг. Дитрихи и Сабек представят здесь небывалое зрелище, составленное из 50 персон в богатых азиатских, африканских и европейских костюмах, которые на 17 роскошно убранных верблюдах сделают шествие по главным аллеям сада и потом в богато убранном Аравийском шатре исполнят аравийские игры и пляски, в чем будет участвовать хор цыган».

Другая заметка гласила: «В театре сада Шехтеля с большим успехом прошли гастроли американского негритянского трагика А. Ф. Олдриджа, исполнившего роли Отелло, Макбета, короля Лира». Возможно, большинство саратовцев в первую очередь заинтересовала не актерская игра известного в те времена артиста Айры Олдриджа, а сам факт выступления на сцене негра — настоящего, а не какого-нибудь там нагуталиненного Васьки с ярмарки.