Читать книгу "Дети белых ночей - Дмитрий Вересов"

Сима нахмурилась, но изменить хода своих мыслей не могла – прямо за этим столом, напротив, будто настоящий, сидел Вовка и широко улыбался. Симочка резко встряхнула головой, отгоняя прочь мечтательный мираж.

«Бывают же у человека не его дни. Может быть, все беспокойство от этого? Или, как назло, нынче выдался какойнибудь коварный лунный денек...» Со своего места Сима не видела календаря, заботливо предупреждавшего в числе прочего и о лунных обстоятельствах наступившего дня. Она торопливо отпила кофе и подошла к настеннику. «Одиннадцатое сентября. Обыкновенный лунный день. Мимо, подружка, мимо...» Симочка вернулась к столу. Большая белая тарелка, на ней две «венские» сосиски лежали параллельно, вытянувшиеся, как барабанные палочки. «Барабанные палочки! Одиннадцать – барабанные палочки!» – ей сразу вспомнились вечерние посиделки за бочоночками русского лото на бабушкиной веранде в Тайцах. Огромный абажур, покрытый шалью, взрослые и дети за необъятно круглым столом, веселые выкрики и шуточные вопросы: «Барабанные палочки! Кочережечка! Лебединые шейки! Дед, дед, сколько тебе лет?»

Взгляд случайно упал на наручные часы: «Боже! Прозавтракалась!» Симочка решительно сунула сосиски в холодильник и, на ходу снимая халат, кинулась собираться.

– О, Симка-дымка-невидимка! Слыхала про Америку? Раскрутилася веревочка, показался ей конец! – Прыщавый Губкин, прибывший учиться из далекого Забайкалья чуть ли не с рыбным обозом, был записным патриотом и чего-только-возможно-фобом: от нацизма и сионизма до трусиков-танго и стриптиза включительно. Идеалисткескромняге Иванцовой он пытался покровительствовать.

– Какая веревочка, ты о чем?!

– Гы! Тайга в твоей голове! – Он по-простецки ткнул потными пальцами прямо в лоб чистоплотной Симочке.– Как в старом анекдоте: «Мистер, у нас в Америке... Америке! Капец твоей Америке! Кто, гады, ботинок на пульт бросил?!» А, не слыхала, что ли? – И Губкин оторопело замолчал.

Непривычно взволнованная Сима, такой он ее никогда не видел, раскрасневшаяся, с крепко сжатыми кулачками, явно хотела ему возразить. Но решительность сокурсницы выглядела странно: вся ее ладная, собранная фигурка, готовая к физическому отпору, контрастировала с растерянностью и тревогой, ясно читавшихся в смятенном взгляде.

– Ты чё, Иванцова?!

– Через плечо, придурок! – И острый Симочкин кулачок больно ткнул Губкина в прыщавую бурят-монгольскую скулу.– Еще раз дотронешься до меня своими лапами – всю морду разворочу! – Серафима половчей перехватила лямки рюкзака и, дробно стуча каблучками, устремилась вниз.

– Симка! Вот ужас-то, ты слыхала?! – Через старинный холл университета к девушке спешила еще школьная подруга – Саша Ратнер. Поняв по Симочкиному виду, что она не обладает всей полнотой информации, Саня затараторила:

– Короче, как там наши, я не знаю, но в Нью-Йорке и еще где-то, не запомнила где, арабы самолеты рейсовые направили прямо на небоскребы! Прикинь, да?! С пассажирами! А там же люди!

– Где там? – непонимающе спросила Сима, и все тревоги утра, до сего момента тлевшие в ее сердечке, моментально увеличились многократно.

– Хо! Подруга, в небоскребах, где! Ты представляешь, если бы Нинка с твоим Вовкой там оказались, а?

Побледневшая Симочка замерла, крепко ухватив Саню за руку. Все звуки и краски мгновенно померкли, уступив место хаотическому движению цветовых пятен и тишине...

– Иванцова, отпусти, говорю, и так синяки останутся! – Сима очнулась и разжала руку.

– Ну ты глянь, а?! – близорукая Ратнер рассматривала места будущих синяков. Симочкины пальцы четко отпечатались на ее руке чуть выше запястья.– Да успокойся ты, чума! Нинка с Вовкой в Атлантик-Сити, там, где дядюшка Нинкин дерьмо качает, им до этого Нью-Йорка, как нам с тобой сейчас до Парижа. Правду тебе говорю, подружка! Сама прикинь?! Да расслабься ты!

Но Симочка, казалось, совсем не слышала грубоватых ратнеровских утешений. Она сомнамбулой вышла на набережную, свернула направо, к Лебяжьей канавке, и медленно двинулась навстречу сверкающему потоку автомобилей, полностью погруженная в свои мысли.

Все они были обрывочны и больше представляли собою картинки из прошлого. Школа и знакомство с Володей; какие-то загородные поездки всем классом; тяжело гриппующая Серафима и рядом с ней улыбающийся Вертлиб с дурманящей мимозой в руках... Потом – наоборот: Вовка в больнице, загипсованная нога на растяжке; Сима, скромно не решающаяся войти в палату, и пожилая медсестра, подталкивающая ее в двери с замазанными белой краской стеклами. Их первый и последний поцелуй на новогодней дискотеке в девятом классе, а потом сразу же – свадьба. Огромный американский дядюшка, руководящий жилкомхозом Атлантик-Сити, сверкает золотом, словно новогодняя ёлка, находясь в изрядном подпитии, приглашает всех на первую годовщину к молодым в Америку...

И где-то вокруг всего этого кромешный мрак уверенности: Володьку она больше не увидит. Никогда.

На этом фоне – абсолютной пустоты – и кружили свой бешеный хоровод Симочкины воспоминания. Но все-таки маленькая отважная душа не желала этого внезапного и сокрушительного поражения своих надежд. Тонюсенький, самый последний золотой лучик, Серафима ясно и четко разглядела его стремительный полет в абсолютном мраке вселенской неотвратимости, ринулся отстаивать ее последнее желание: «Только не с ним! Пусть лучше несчастье случится со мною...»

– Проходите, проходите быстрее! – Громкий шепот вывел Симочку из состояния транса. Она, не выбирая дороги и совершенно не стремясь туда, добралась до входа в Летний сад. Реальность медленно, но все же – возвращалась: ворота со стороны Пантелеймоновского моста, плакат, предупреждающий о пятирублевой плате за вход, и опрятная пожилая женщина рядом с кассовой конуркой.

– Проходите же скорее,– повторяет женщина, и ничего не понимающая Симочка ступает сначала на мощенный булыжником скат, а затем – на шуршащий гравийный круг. Она достает кошелек, но женщина, сдвинув брови домиком, дает понять, что у Серафимы денег не возьмет: – Без вас найдется кому заплатить...

Это несколько отвлекает девушку от собственных невеселых размышлений, и она полностью сосредотачивается на личности и фигуре садовой привратницы. Эта пожилая опрятная женщина кажется Серафиме очень знакомой, и она пытается припомнить: где и при каких обстоятельствах могла произойти их встреча?

Под неспокойной и тенистой листвой липовой аллеи, когда напряженное сознание перебрало в памяти сотни, если не тысячи женских лиц, вдруг приходит озарение: «Капельдинерша!»

Сима отчетливо вспоминает свой первый самостоятельный поход в театр и досаднейшую утрату билета по дороге. Она стояла и беззвучно рыдала перед ступеньками, ведущими в фойе, и... Да, это была та самая женщина-капельдинер из областного театра. Та самая, что, не сказав ни слова, спустилась в вестибюль, взяла несчастную, плачущую растеряшку за руку и, проведя в шумящий зал, усадила в огромное, тяжело и непривычно пахнущее плюшевое кресло.

В уголочках глаз выступили слезы, что-то предательски потекло из ноздрей, и Серафима резко подняла голову, желая предотвратить возможный конфуз.