Читать книгу "Ведущий в погибель - Надежда Попова"

– Неужто и вас утомило это празднество?

– Не столько празднество, сколько вообще… – Адельхайда замялась на миг, изобразив рукой нечто бесформенное, – все это. Вы в расследовании всего лишь две недели, и уже полны раздражения, а ведь я в Ульме два месяца, два месяца веду разговоры, улыбаюсь, навещаю знакомых, снова веду разговоры… Мне хочется действий, а их не предвидится.

– Мне доводилось слышать, что женщины более приспособлены к однообразной работе.

– Да. – Адельхайда обернулась, и в сумраке он едва различил ее улыбку. – Мы терпеливы. И того, что хотим, можем ждать долго. Только, майстер Гессе, не бесконечно; бесконечным терпением наша половина рода человеческого не отличается.

– Не только ваша.

– Это обнадеживает, – серьезно заметила она, вновь отвернувшись и глядя на темный двор, и Курт умолк, проглотив заготовленный вопрос, не зная, что должен ответить. – Вы что-то особенно раздосадованы сегодня. Никаких зацепок?

– Александер бросил последний камень, – пояснил он недовольно. – Я, разумеется, рад, что он пришел в себя, однако меня он из себя выводит. Снова засел за шахматы, не видит никого и ничего; я не имею ничего против – в других ситуациях, но…

– Так ему легче думается, – не дослушав, пояснила Адельхайда. – Мне ведь прежде уже довелось с ним поработать, я знаю. Тогда мне это тоже действовало на нервы… Так он размышляет, майстер Гессе. Быть может, проводит какие-то соотношения, ассоциации, параллели; не знаю.

– А у вас – есть какие-нибудь мысли?

– Слишком много, – вздохнула она, подходя ближе, и, коротко обернувшись на освещенный дверной проем за их спинами, понизила голос. – Вот еще одна причина, по которой от вас я ожидаю больше, чем от себя: я всех их знаю. Они – знакомые мне люди вот уже несколько лет, а вы смотрите на них новым, я бы сказала – незамутненным взглядом. Можете услышать в их словах и поведении то, что я сочту чем-то не подозрительным, потому что объяснение этим словам и делам буду видеть вполне обыденное; не потому, что не пожелаю верить в виновность кого-то из них, а – предрассудочно, подсознательно. Будучи, если угодно, ослепленной. До сей поры мне не доводилось работать в среде своих, прежде я входила в общество подозреваемых, как вы, со стороны, составляя мнение о людях с чистого листа. Посему интересоваться моими мыслями, майстер Гессе, я бы не советовала, и брать в расчет мои возможные выводы – тоже, пока хоть какие-то заключения не сделаете вы сами. Вот тогда мы их и сравним.

– А вы не думали о том, что Арвид таки закончил свои дела в Ульме? Действительно закончил. Они, кем бы они ни были, сделали то, что хотели, что бы они ни хотели. Мы провалились. Они победили. И сейчас мы с упоением машем кулаками после давно затихшей драки… И стригов в ульмских предместьях нет, и нет в этом доме виновного, и нам не к чему больше идти…

– А вы оптимист, майстер Гессе.

– Оптимизм Александер посоветовал мне выбросить еще в начале этого расследования, и я его рекомендациям последовал.

– Вы всегда так внимательны к советам?

– Когда они разумны, – пожал плечами Курт, и Адельхайда тяжело вздохнула, качнув головой:

– Довольно шаткое определение… Откуда вам знать, какой совет разумен, а какой – чушь?

– Работа такая, – невесело усмехнулся он. – Отличать чушь от благоразумия. У вас, кстати, тоже… Так что скажете?

– Конечно, я об этом думала, – отозвалась она тихо. – Однако у нас есть одно неприятное доказательство того, что Арвид все еще занят чем-то, и будем надеяться – тем самым делом, над которым мы работаем.

– И что же это?

– Александер все еще жив, – пояснила Адельхайда, полуобернувшись к нему на мгновение, и пояснила, услышав в ответ растерянную тишину: – Его слуг и Эрику убить было просто, просто и быстро, и он сделал это походя, в ту же ночь, когда покинул Ульм; вряд ли эта операция заняла больше часу времени. Но Александер остался безнаказанным – с точки зрения Арвида. С его точки зрения, он ничего не потерял – ну, кроме одной смертной женщины. С его точки зрения, их спор не завершен… Будь Арвид свободен от дел, он не стал бы уходить из города вовсе, он остался бы и совершил месть так, как до́лжно, а именно, поскольку птенцов у его обидчика нет, убил бы его самого.

– Такая привязанность… – с недоверием произнес Курт. – Он убивает людей (и это понятно), но он убивает и своих, воспринимая их как пищу, что, как я понял, стрижьим сообществом не почитается за норму, он, прошу прощения, попросту сволочь без крупицы совести; и вот так, с таким упорством мстить за одного из своих выкормышей? Подумаешь, птенец; пойди и сделай другого, хоть десяток.

– Среди стригов, майстер Гессе, встречается не только привязанность, но и самая настоящая дружба, и любовь – на века; припомните женщину, обратившую Александера. Ведь она это сделала от отчаяния, потому что утратила своего возлюбленного.

– Сейчас я расплачусь, – покривился он, и Адельхайда усмехнулась со вздохом:

– Вы так непримиримы… Нет, – оборвала она его еще не высказанный ответ, – я не призываю вас проникаться их страданиями, однако в том, чтобы вникнуть в образ мыслей и жизни тех, против кого боретесь, ничего дурного нет. А вы не можете этого сделать – нет в вас милосердия, майстер Гессе. Не привыкли жалеть.

– Соглашусь, – не стал возражать Курт. – Один из моих кельнских сослуживцев однажды сказал мне это, и он, думаю, прав. Не умею жалеть, согласно его рекомендациям, «даже младенцеубийцу с сотней смертей на совести».

– Александера пожалели.

– Он – раскаявшийся младенцеубийца. Согласитесь, разница.

– А вы полагаете, каждый из тех, нераскаявшихся, счастлив тем, что имеет?.. Просто представьте себе, что однажды вы поддались слабости и согласились на обращение. Вы, быть может, были при своей прежней жизни неплохим человеком, и у вас не было никакого желания кого-то убивать – тем более что ваш мастер (заметьте, честно) сказал вам, что это не обязательно. И вот такой новой жизни прошел год, десять… Со временем вы начнете пересматривать свое отношение к людям. Вы остаетесь молодым, сильным, вы накапливаете знания, даже если не стремитесь к этому, просто потому, что живете достаточно долго, чтобы узнать достаточно много. А люди… Трусливые, глупые, быстро стареющие, слабые… Безмозглый источник вашей жизни. Как дойная корова – в лучшем случае. Но вокруг вас сородичи, которые сильнее вас, и все, что от вас требуется, – перейти от подобных мыслей к делу. Начать убивать. Быть может, вначале вы станете выбирать тех, кто, на ваш взгляд, этого заслуживает… потом тех, кто просто вас раздражает… А потом наступает момент, когда вы понимаете, что жить в двух мирах больше не в силах. Что надо решить для себя один вопрос: кто вы. И – кто люди для вас. Вот тогда вы забываете о том, откуда вышли сами, кем были, начинаете возводить теории о том, что стриг – венец творения, высшее существо; «хищник, которому люди – скот и пища» – это самый популярный в той среде догмат. Это красиво звучит, многое оправдывает и оттого им по душе. Вы можете в это не верить поначалу, но со временем – поверите. Потому что у вас нет выбора. Вы ничего не можете изменить, вы не можете вернуться в свою прежнюю жизнь, даже если очень этого захотите. И даже если не убивали раньше – теперь начнете, потому что время от времени так делают все, потому что это весело, потому что надо забить последний гвоздь в крышку гроба, где покоится ваше прошлое. Провести кровавую разделительную полосу, сжечь мосты за собой, чтобы не было искушения вернуться к тому, что осталось за спиной; это тяжело и неприятно. Что бы там стриги ни говорили о себе, майстер Гессе, а во многом они так и остались людьми, лишь только людьми необычными; они мыслят по-человечески, совершенно по-человечески уходя от своих душевных проблем. Встав на краю пропасти, шагают вперед, чтобы только не стоять на краю. Совершив одно деяние, приведшее их самих в ужас, совершают его снова, снова и снова, так заставляя себя забыть о собственных терзаниях. Разумеется, есть те, кто ни о чем подобном не задумывался, влившись в ту среду легко и без напряжения, но есть, майстер Гессе, и те, кто стал чудовищем не из собственной тяги к злодеяниям, а потому что иначе нельзя. Александер это сделал когда-то, помните?.. Да и что сделали вы сами, оказавшись на улице, в обществе тех, кто мыслил подобным образом? Вы стали вором, майстер Гессе, грабителем и убийцей, и даже если ваша душа содрогнулась в первый раз, вы подавили это в себе. И убили снова. И снова. Наверняка убеждая себя, что так и надо, со временем в это поверив и перестав задумываться над тем, что делаете.