Читать книгу "Станислав Лем – свидетель катастрофы - Вадим Вадимович Волобуев"

создавшего в 1960 году награду своего имени), в котором среди прочего коснулся вопроса вовлеченности польских писателей в сталинскую пропаганду. Лем честно признался, что в своих прокоммунистических романах и рассказах «писал о том, во что верил, о будущем, которое казалось достижимым <…> Разумеется, литература не знает смягчающих обстоятельств, и если кто-то вел себя глуповато, это не прибавляет чести ни ему, ни его произведению. Не остается ничего другого, как учиться на собственных ошибках и не повторять их». Этот текст частично перепечатала варшавская «Культура» – очевидно, в рамках неутихающей кампании по дискредитации все тех же диссидентов, которые когда-то были сталинистами[1138]. Лем обратился к тем годам, возможно, еще и потому, что в «Фиаско» использовал фрагмент из рассказа «Хрустальный шар»: о том, как конкистадоры наткнулись на термитники и сгинули в погоне за золотом. Постфактум можно было это воспринять как намек на концовку романа, где воскрешенный Пиркс обнаружил на Квинте нечто похожее и тоже погиб. Но думал ли Лем об этом уже тогда? Ведь он сам признавался, что финал застал его врасплох. Канделю в сентябре 1985 года Лем написал, что ввел в роман фрагмент из рассказа для иллюстрации неудачи тяжелого похода[1139]. Но почему именно из «Хрустального шара»? Неужто Лем не мог выбрать для этого какое-нибудь известное произведение другого автора?

Дело в том, что он вообще имел обыкновение возвращаться к старым идеям, воплощая их на новый лад. Ранее он сделал так в «Насморке» и «Осмотре на месте», да и в «Фиаско» этот прием не ограничился «Хрустальным шаром»: ледяное кольцо вокруг планеты, созданное с помощью искусственно выброшенной из океанов воды, Лем описал еще в первом издании «Диалогов» (и, кстати, так нигде и не объяснил, зачем это нужно). Сюжетная интрига – навязывание контакта инопланетянам, не жаждущим этого, – тоже не нова, Лем использовал ее еще в «Человеке с Марса». А о «Хрустальном шаре» он вспомнил, вероятно, после ознакомления с «Дневником 1954» Тырманда, изданным в 1980 году[1140]. Что интересно, скоро Лему пришлось вспомнить и о других своих полузабытых произведениях, поскольку в тот момент он готовил два сборника старых рассказов – для Польши и ФРГ. Первый вышел в 1988 году, второй – через год.

«Дневник 1954» Тырманда увидел свет в Лондоне. На родине произведения эмигрантов находились под запретом. Да и вообще обстановка в стране оставляла желать лучшего. Щепаньский записал 4 апреля 1986 года: «Атмосфера все более тяжелая. Снова избиения, совершенные „неизвестными“ (среди прочих – сына Вальдемара Хростовского). В тюрьме избили Фрасынюка. Атака на Церковь, затеянная Урбаном. Пока ни малейшего просвета»[1141]. 29 июля – 3 августа 1986 года прошел X съезд ПОРП. «Апофеоз победы над „Солидарностью“, однозначно определяемой как „империалистическая агентура“, – фиксировал Щепаньский. – Снисходительные акценты понимания для „одурманенных“, которые протестовали против извращений политики предыдущего руководства. Одновременно угрозы, обещания беспощадно бороться с остатками контрреволюции. Единственное утешение – это инстинкт истории. Сохраняется перспектива будущего, которое принесет беспристрастные оценки»[1142].

Как раз в 1986 году в венскую квартиру Лемов заглянул Найдер, заочно приговоренный в Польше к смерти по обвинению в сотрудничестве с ЦРУ. До того к Лемам не раз наведывались знакомые – Блоньские, Щепаньские, Бартошевские, Мрожек[1143]. Всякий раз это был настоящий праздник. Иногда заглядывали австрийские и западногерманские журналисты, однажды приехал театральный режиссер из ФРГ Фридрих Майер-Эртель, обсуждавший с Лемом постановку оперы «Кибериада» (предпремьера состоялась 16 мая 1986 года в Вуппертале)[1144]. Но, в отличие от всех других гостей, встреча с Найдером не сулила ничего хорошего. Лему запросто могли отрезать пути на родину. Поэтому приезд создателя Польского соглашения за независимость держался в тайне. Именно после него Лем впервые рассказал сыну, что сотрудничает с парижской «Культурой». И раз уж Томаш все узнал, писатель сразу посадил его редактировать свои статьи, чтобы никто не догадался об авторстве. Томаш вспоминал, что характерной чертой отцовского стиля было частое использование архаичных выражений, взятых из трилогии Сенкевича[1145]. Не всегда удавалось их вычеркнуть – слишком уж Лем к ним прикипел.

В Австрии тоже происходили неприятные для писателя вещи: в июне 1986 года жители страны избрали президентом бывшего генсека ООН Курта Вальдхайма, у которого перед тем обнаружилось нацистское прошлое. Австрийцев это не смутило, а вот Израиль сразу после выборов отозвал посла из Австрии. В ноябре того же года добилась большого успеха на парламентских выборах ультраправая Австрийская партия свободы. Лем был вне себя. 27 июня 1986 года Щепаньский записал в дневнике: «Приехали Лемы. Сташек более тревожный, похудевший и полный презрения к положению в Австрии и ФРГ. Полагает „зеленых“ инкубатором нового фашизма»[1146]. «Зеленые» как инкубатор нового фашизма – это было продолжение той идеи, которая заставила Лема приравнять левых террористов к нацистам. Он, когда-то веривший в коммунизм, теперь испытывал аллергию к любой левой идее (кроме права на аборты и контрацепцию). Так, в октябре 1987 года Лем отказался выступать в Мюнхене с лекцией о будущем, когда узнал, что перед ним запланирована речь феминистки и одной из руководительниц партии «зеленых» Ютты Дитфурт, заявившей как-то в бундестаге, что теракты менее вредны для общества, чем действия правительства.

Летом 1986 года Лем написал еще несколько статей в парижскую «Культуру». Первый текст под названием «Урок катастрофы» вышел в июньском номере и был посвящен аварии на Чернобыльской АЭС, из которой писатель сделал вывод, что СССР, оказывается, не готов к атомной войне. Лем снова рассуждал о коммунистическом тоталитаризме, на этот раз сделав акцент на его мистической сути: этот строй, по его мнению, так заточен на строительство рая, что чувствует свою ответственность за природные и техногенные катастрофы и потому скрывает их. При этом, как писал Лем, тоталитаризм лишил своих граждан чувства ответственности, ибо отнял гражданскую инициативу, сам же не способен быстро реагировать на неожиданные беды – отсюда бардак при ликвидации последствий аварии. «Не для того, чтобы обругать советских граждан, а лишь ради того, чтобы показать то положение, в котором они живут, нужно сказать, что более шестидесяти лет Гулага, КГБ, чисток, убийств и прочей „идеологической работы“ довели коллективную ментальность этого общества до оскотинивания». Заодно Лем еще раз прошелся по европейским и американским пацифистам, не понимающим сути СССР, но теперь добавил к ним и противников мирного атома[1147]. В июльско-августовском номере Лем вновь разразился проклятиями по адресу европейцев и особенно немцев, теперь уже за их близорукий антиамериканизм. В своем запале писатель зашел так далеко, что объявил,