Читать книгу "Рюриковичи - Дмитрий Володихин"

Вот так, униженно, тени своей остерегаясь, но всё же при дворе, на положении большого боярина, доживает Василий Иванович последние годы перед Смутой. Последние годы порядка и покоя. Последние годы главного своего неприятеля — царя Бориса Федоровича. И он доволен. Как и при Иване Грозном — всё могло сложиться гораздо хуже.

Что ему этот царевич Дмитрий? Бастард из рода московских Даниловичей, нагло присвоивший себе всю власть над Русью! Жалко его? Да нимало. Братьев своих жалко. Земель своих жалко. А мальчишку… да кому он нужен! Без него, пожалуй, может завязаться интересная игра… Одним наследником трона меньше, не так ли?

Эта ложь, благотворная для рода, вернется к Василию Ивановичу еще трижды, и под занавес так ударит облагодетельствованный им род, что он навсегда сойдет со сцены большой политики. Есть в судьбе Василия Ивановича великая трагедия. Бог требовал от него правды, род — лжи. Выбрав кровь, отвернувшись от неба, Шуйский еще раз высоко поднимется. Но и рухнет больнее, чем прежде.

В 1604 году против Бориса Годунова выступил самозванец Григорий Отрепьев, именовавший себя «чудесно спасшимся царевичем Дмитрием Ивановичем». В русскую историю он вошел под именем Лжедмитрия I. Авантюрист получил помощь от поляков, набрал войско и вступил в пределы России.

Любопытно, что среди воевод царя Бориса Федоровича с особенным упорством и умением Лжедмитрию противостояли Шуйские — братья Дмитрий и Василий. Первый из них командовал полком в армии князя Мстиславского, нанесшей самозванцу удар под Новгородом-Северским. Второй удачно действовал в сражении при Добрыничах (1605), где воинство Лжедмитрия разбили наголову. Затем, выполняя государев приказ, Василий Иванович упорно стоял с войском под Кромами, осаждая сторонников Лжедмитрия.

Когда Борис Федорович умер и его сменил на троне сын Федор Борисович, Шуйские вернулись в Москву. Здесь, как сообщает современник-иноземец, князь Василий публично «клялся страшными клятвами, что истинный Димитрий не жив и не может быть в живых, и показывал свои руки, которыми он сам полагал во гроб истинного [Димитрия], который погребен в Угличе, и говорил, что это расстрига, беглый монах, наученный дьяволом и ниспосланный в наказание за тяжкие грехи, и увещевал [народ] исправиться и купно молить Бога о милости и оставаться твердым до конца».

Иначе говоря, Василий Шуйский оказался в числе твердых сторонников годуновского семейства. На поле боя он проявил отвагу. На московских площадях — верность государю.

Возможно, эти душевные качества князь показал из страха перед всемогущим родом царя Бориса. Но, скорее, сыграло роль глубокое презрение князя к безродному выскочке-авантюристу, покусившемуся на русский престол. Василий Иванович, хоронивший царевича Дмитрия, мог увидеть и даже, скорее всего, увидел в злом маскараде, предпринятом подменышем, пощечину всей русской знати. Кто желает в государи русские? Ничтожный человечишка, ряженый, грязь! Годуновы — те хотя бы знатный род, невеликий, но — знатный, боярский. А это что такое? Собаку — на трон?!

Твердости Василия Ивановича хватило ровно до того момента, когда стало ясно, что Годуновы проиграли большую политическую игру и власти им не удержать. Войска стремительно переходили на сторону Лжедмитрия. Гонец от самозванца явился под Москву, в Красное Село. Тамошние жители, по свидетельству другого иноземца, «приняли этого гонца с большим благоговением и честью, великой толпой пошли с ним в город на площадь, окружили его там и созвали московскую чернь. Посол прочитал им письмо Димитрия, передал им приказания его и все подробности. Простолюдины стали между собою советоваться, пошли к князю Василию Ивановичу Шуйскому, просили его не скрывать от них правды, подлинно ли он велел похоронить молодого Димитрия, родного сына Ивана Васильевича, убитого в Угличе. Тогда тот отвечал им и дал знать, что Димитрий избежал козней Бориса Годунова, а вместо него убит и похоронен по-княжески сын одного священника».

Шуйский отправился ко двору самозванца, стоявшего в Туле, и там присягнул ему.

Несмотря на это, судьба Василия Ивановича висела на волоске. Когда сторонники Лжедмитрия убили молодого царя Федора Борисовича с ближайшей родней, князь оказался худшим врагом самозванца. Шуйского подозревали в желании убить новоявленного «Дмитрия Ивановича» и уж точно не могли простить речей, произнесенных против самозванца публично незадолго до падения Годуновых. По словам французского наемника Жака Маржерета, он «был обвинен и изобличен в присутствии лиц, избранных от всех сословий, в… оскорблении величества и приговорен императором Дмитрием Ивановичем к отсечению головы, а два его брата — к ссылке. Четыре дня спустя он был приведен на площадь, но когда голова его была уже на плахе в ожидании удара, явилось помилование, испрошенное императрицей — матерью названного Дмитрия, и одним поляком, по имени Бучинский, и другими; тем не менее он был отправлен в ссылку вместе с братьями, где находился недолго. Это было самой большой ошибкой, когда-либо совершенной императором Дмитрием, ибо это приблизило его смерть».

С большой прямотой высказался о том же эпизоде шведский агент в Москве Петр Петрей де Ерлезунда: «Князь Василий Иванович Шуйский… свидетельствовал, что он [Лжедмитрий] не истинный Димитрий, за которого выдавал себя. Потому что Шуйский знал настоящего Димитрия, когда он был жив, видел его мертвого после убийства, узнал и похоронил его. По этой-то причине Гришка и велел взять под стражу Шуйского, отвести его на площадь и положить голову его на плаху, располагая казнить его, если он не откажется от распущенных им слухов. Как человеку, жизнь была ему милее смерти: он показал, что язык у него мельница, отперся от своих слов и таким образом ложь и жизнь счел выше и благороднее правды и чести». Из ссылки братьев Шуйских довольно быстро вернули. Воцарившись на Москве, самозваный правитель не желал ссориться с главной общественной силой России — аристократами. А Шуйские пребывали на самой вершине аристократического слоя. Тронь их, и остальные встревожатся. Старший в роду изъявил покорность — что ж, пусть возвращается ссыльный князь из далекого Галича в столицу.

Иначе говоря, вертясь ужом, Василий Иванович выторговал себе сначала жизнь, а потом свободу.

Глядя на все эти увертки, вроде бы можно согласиться с теми, кто видел в Шуйском лукавого царедворца, вельможу с лисьим умом. Но уж очень мало согласуется с этим расхожим мнением жизненный путь опытного полководца и энергичного заговорщика. Как видно, лисий ум сочетался в характере Василия Ивановича с львиной отвагой. Он пережил четырех царей и от каждого терпел опалу, но сохранил положение большого государственного деятеля. Качества льва находились под гнетом постоянной угрозы потерять жизнь и погубить род. Но вот подошел срок, и Василий Иванович показал и храбрость, и волю, и способность отчаянно драться, стоя на краю бездны. Удары львиных лап смели с шахматной доски большой политики немало персон, мнивших себя великими людьми царства.

Именно князь Шуйский возглавил настоящий заговор. Не тот, в котором его ложно обвиняли, а действительный, втянувший в свою орбиту дворян и аристократов, стрелецких офицеров и московский посад. На посаде позиции Шуйских были традиционно прочны: этот аристократический род превосходно ладил со столичным купечеством.