Читать книгу "7000 дней в ГУЛАГе - Керстин Штайнер"

У двери меня ожидали три моих друга. Они проводили меня до ворот. Пока старший нарядчик разговаривал с часовым, я прощался с друзьями. Расставание было трогательным. Позже я узнал, что Хельмута Рота и Оскара Лептиха передали румынским властям, а Хайнц Гевюрц все еще находится в Озёрлаге, в 013-м лаготделении.

Ворота открылись. Меня ждали два вооруженных солдата, чтобы отвести в Пересылку. В этом пересыльном лагере я оказался уже в четвертый раз, но на сей раз я выходил оттуда на свободу.

Меня поместили в барак к заключенным, уже отбывшим свое наказание и ожидавшим освобождения. Я сразу же узнал, что некоторые ждут здесь решения уже три месяца, хотя срок у них истек. Особенно тяжело приходилось людям, ставшим в лагере инвалидами. Их родственники должны были дать гарантии, что будут о них заботиться. Но очень мало находилось родственников, готовых принять на себя заботу о человеке, двадцать лет проведшем в лагерях. Поэтому бедняги месяцами вынуждены были ждать, пока их устроят в дом инвалидов МВД. В особенно трудном положении оказывались иностранцы.

Здесь я встретил австрийца из Вены майора Шусслера, арестованного русскими в Вене в 1945 году. Шусслер в министерстве обороны возглавлял отдел, контролировавший работу оборонных заводов. За два года до окончания войны отдел передали в ведение гестапо, и майор из Штубенринга переехал в гостиницу «Метрополь», где размещалось гестапо. Он получил восемь лет лагерей, и его срок истек в марте 1953-го. Но его не освободили, поскольку он был болен и потому что он был австрийцем. Он просил разрешить ему вернуться на родину. Ему пообещали. Однажды его пригласили в лагерную канцелярию и попросили подписать какую-то бумагу. Он знал по-русски всего несколько слова и спросил, что написано в бумаге. Служащий объяснил ему, что для того, чтобы он мог вернуться на родину, он должен дать письменное согласие. Майор был счастлив, что скоро вернется в Вену, и охотно подписал бумагу. Но проходили недели, а Шусслер по-прежнему оставался в Пересылке.

Войдя в барак, я огляделся – не увижу ли кого из знакомых. И тут в углу я заметил майора Шусслера, с которым познакомился в лагере в 1949 году. Когда я с ним поздоровался, он посмотрел на меня, как на привидение.

– Штайнер! – он бросился меня обнимать и заплакал.

Старый, сломленный человек рассказал мне о своем горе, а я предложил ему пойти вместе в канцелярию, где я буду его переводчиком. Начальнику отдела труда и учета я объяснил причину нашего визита.

– Что это вы так печетесь о деле Шусслера? – закричал он грубо. – Позаботьтесь лучше о своем освобождении.

– Мы земляки, и он попросил меня быть переводчиком, так как не знает русского.

– Пошли вон! – закричал начальник.

Мы вышли в коридор и стали размышлять, что делать. Я решил попробовать поговорить с начальником лагеря.

Когда мы вошли в кабинет начальника Пересылки, там оказался тот самый офицер МГБ без знаков различия, который был моим последним следователем.

– Что вы здесь делаете? – спросил он.

Я рассказал ему, что меня сюда доставили перед освобождением и что мой земляк попросил меня быть его переводчиком. Это услышал и начальник Пересылки и приказал своей секретарше принести дело Шусслера. Вскоре она вернулась с бумагами. Начальник прочитал вслух заявление, подписанное Шусслером, в котором говорится, что он не желает возвращаться в Австрию. Я перевел это майору Шусслеру.

– Боже праведный! – испугался он. – Я никогда такого не подписывал.

– Это ваша подпись? – спросил начальник, протянув ему бумагу.

– Да, но я не знал, что здесь написано.

– Это дело уже решенное. Возвращайтесь в барак! – сказал начальник.

Майор Шусслер заплакал. Я вынужден был взять его под руку, и мы с трудом дошли до барака.

– Такой обман, такой обман, – стонал он.

Я провел с ним четыре дня, и все это время он несколько раз заставлял меня пообещать ему, что я обо всем извещу его жену, проживавшую в Вене-VII на Зайденгассе. При прощании Шусслер так громко рыдал, что все собрались вокруг нас. Узнав причину плача, со всех сторон стали выкрикивать:

– Позор!

В последний раз я смотрел на немцев, австрийцев и венгров, прибывших сюда только что, получив свои двадцать пять лет лагерей. Они были уверены, что до Рождества вернутся домой. Я думал о том, что многие из них никогда больше не увидят ни своей родины, ни своей семьи.

В тот день из Озёрлага освободили сорок два человека. Меня взывали в канцелярию, чтобы зачитать полученное из Москвы постановление МГБ:

«Чрезвычайная комиссия МГБ постановила: Карла Штайнера, осужденного по статье 58, пункты 6, 8, 9, 10 и отбывшего два срока общей продолжительностью семнадцать лет тюрем и лагерей, выслать на пожизненное поселение в Красноярский край. Краевому управлению МГБ г. Красноярска предписывается определить место постоянного жительства Карла Штайнера без права выезда его оттуда без разрешения МГБ. В случае, если поименованный без разрешения покинет определенное ему место жительства, он будет осужден на двадцать лет каторги».

Я вынужден был это подписать.

Да, так выглядит советская свобода.

Другого я и не ожидал.

Меня освободили, и я подумал было, что могу отправляться в место своей ссылки. Но вскоре я убедился, что один вид несвободы я поменял на другой.

Меня снова тщательно обыскали, снова посадили в «черный воронок» и таким образом доставили на тайшетский вокзал. Там я дождался регулярного поезда Хабаровск-Москва. Снова переполненный «столыпинский» вагон. В этом вагоне ехали болевшие цингой заключенные огромного колымского лагеря. Больные поздоровались с нами.

– Добрый день, братцы! Куда едете?

– В Красноярск, – ответили мы.

От больных мы узнали, что их везут в лагерь в Караганду. Большинство потеряло все зубы. Молодые люди походили на стариков. В вагоне стоял страшный смрад, у многих были открытые раны величиной с ладонь.

Как вам нравится свобода?

Я был счастлив, когда мы на следующий день прибыли в Красноярск. На вокзале уже стоял тюремный автомобиль, в который и посадили нас, восемнадцать ссыльнопоселенцев. Машина остановилась посреди двора большой красноярской тюрьмы. Тяжелые ворота закрылись, и мы вышли. Я уселся на ранец. Большие пятиэтажные здания, сотни зарешеченных окон!

– Как вам нравится свобода? – спросил меня сосед.

– Терпение, мой дорогой, – ответил я. – На свободу так легко не выходят.

Из соседнего здания вышла группа солдат. Нас вызывали по очереди. Я назвал свою фамилию.

– Статья и срок наказания? – спросил солдат.

– Свое наказание я отбыл, – ответил я.

– Это неважно! Для меня вы заключенный.

Обыскали мой ранец, затем и меня самого. Все это длилось больше часа. Длилось бы и дольше, если бы не начавшийся дождь, заставивший солдат поторопиться. Нас разместили вместе с вещами на первом этаже одного из зданий, в камере номер девять. Это был большой зал с несколькими сводами. На двухъярусных нарах могло разместиться несколько сот человек. Постоянные галдеж и хождения создавали впечатление, будто ты оказался на восточном базаре. Почти никто не заметил, что мы вошли. Каждый подыскал себе место. Я забрался вместе с литовцем и белорусом на вторые от входа нары. Наши соседи, почти все прибывшие из Тайшета, рассказали, что они уже неделю ждут отправки на поселение. Некоторые ждали и несколько недель. Говорили, что большинство отправят по таежным хозяйствам, а это означало, что мы снова будем работать в тайге. Обратив внимание, что за хлебом никто не следит, я спросил одного «старичка» о воровстве.