Читать книгу "Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич"

– Знают ли об этом динабургские евреи? – спросил я.

– Разве каким-либо духом дошло это до них: ибо, кроме меня, об этом даже не только на бумаге, но и на словах, кроме Глушкова, никто не имеет сведения.

– Я завтра же еду в Динабург и все устрою, – отвечал я.

Сказано – сделано. В Динабург я приехал на другой день вечером. В эту поездку заметил я, с одной стороны, исправность и внимание чиновников земской полиции, а с другой, напротив, беспечность городской. Первые служат по выборам от дворянства, а последние – по назначению правительства или просто по назначению генерал-губернатора. В Динабурге меня не встретили ни городничий, ни военный уезда начальник; о последнем узнал я, что он действительно болен и, как я полагаю, сделался жертвой горячек, свирепствовавших на рекрутах. Ему я поручал устройство больниц в Режице, ибо там городничий из военных, Зброжин,[544]казался больным просто от боязни заразы, а в Динабурге городничий Винокуров,[545]отставной подполковник, с вечера отозвался болезнью, а поутру моему чиновнику объявил, что просто он был в бане, но после я узнал, что он был не в трезвом виде. И еще более неисправности мне доказано было, когда я внезапно сказал ему проводить меня в квартирную комиссию; он при мне, обернувшись к частному приставу, спросил его:

– В чьем доме квартирная комиссия? – И этот городничий находился в таком пункте, где государь в год по два, по три, а иногда и более раз проезжает!

Напротив, исправники полоцкий, дрисенский и динабургский без малейшего от меня предварения, что я еду, каждый встретил меня на границе своего уезда, конечно, по передаче сведений между собой от одного к другому. А еще более видел я расторопность их в ответах на все мои вопросы касательно их уездов, и мое ласковое слово они принимали как нечто необыкновенное, и впоследствии не было ни одного предмета, мною им указанного, которого они не стремились бы со всем усердием постигнуть и выполнить.

Поутру в Динабурге, в 6 часов, я вышел из квартиры, чтобы ехать в крепость к коменданту, генерал-майору Гельвиху,[546]но, невзирая на столь ранний час, он предупредил меня на своем крыльце. Старик, более 60 лет от роду и с которым я был знаком еще в малолетстве моем, восхитил меня своей приветливостью и обхождением. Я ему при первой встрече не объявил о причине моего приезда, но через час, отправясь к нему в крепость, я взял с собой городничего, своего чиновника и там уже, объясня мое намерение, просил дать мне одного плац-адъютанта с тем, чтобы эти три чиновника сей же час обошли все дома в крепости и от домохозяев отобрали контракты, которые заключены ими с их жильцами.

Как предполагал я, так и случилось. Контрактов было очень немного, всего два, а прочие постояльцы все жили на слове; думаю и полагаю даже наверное, ежели бы я дал хоть час времени оглянуться или домохозяевам, или евреям, то контрактов явилось бы гораздо более, а главное – что многие бы уклонились на время отлучкой и приняли бы потом другие какие меры. Но тут вышло все по моему желанию.

Обедал я у Гельвиха, а перед обедом он водил меня осматривать госпиталь и крепость. Порядок везде и устройство приличные ежедневному ожиданию внезапного проезда государя. Старика Гельвиха много утешило, когда я, рассматривая разные постройки в крепости, в двух местах указал ему, что изображение некоторых, вероятно, принадлежит самому государю, и точно, когда мы возвратились в квартиру коменданта, он мне принес показать собственноручные два рисунка государя, присланные для отделки тех частей построек, которые мне бросились в глаза и на которые я теперь показывал.

На другой день я приказал собрать к себе всех купцов, как христианского, так и еврейского происхождения. Первые большей частью из раскольников или, как сами называются, из старообрядцев. Со многими я был уже знаком несколько по преходящим у меня делам уголовной палаты, ибо большая часть этого сорта купцов были, так сказать, оборотливыми выскочками; по подрядам при постройке крепости они из самого бедного или уже по крайности из среднего класса сделались коммерсантами; но почти все были замешаны по делам отвлечения от православия или по пристанодержательству беглых, что весьма обыкновенно между раскольниками. В особенности мне встречалось в делах имя Поторочина.

Прежде всего я обратился к евреям и объявил им, что воля государя есть непременный их вывод на форштадт, но что это делается с самым благотворным намерением: улучшить собственно быт их и дома, ими выстроенные при пособии от казны. Государь в проезды свои через город не один раз изволил замечать, что многие дома совершенно почти пустуют от недостатка постояльцев, а между тем на хозяевах числится неоплатная недоимка даваемой им ссуды для постройки этих домов; лавки городские без товаров, в совершенном разрушении, а, напротив, в крепости что шаг, то заметна мелочная промышленность и вывески оной едва ли не касаются чердаков. Следовательно, если все евреи без изъятия выведены будут на форштадт, никому не будет это обидно, и торговля и постояльцы разойдутся по еврейским же домам.

Мне возразили некоторые старики, что тогда одни христиане будут торговцами Динабурга, ибо у них останутся и даже размножатся лавки в крепости, а оттуда никто не пойдет за покупками в город, а главные и почти единственные покупатели – военные.

В ту же минуту я сообразил, что это справедливо, и обещал, что возьму на себя испросить от правительства разрешение, чтобы в крепости не иметь вовсе лавок и магазинов, а разве только одну мелочную для необходимых ежедневных потребностей живущим в крепости офицерам.

Евреи тотчас убедились моими словами и по приглашению моему дали мне тут же обещание составить благодарительный акт от себя за это распоряжение. Ясно видно было, что они завидовали христианским купцам, торгующим более других в крепости; но тут вышел вперед один из последних, украшенный медалью, и обратился ко мне с вопросом:

– Чем же мы виноваты, ваше превосходительство, что нас вызывали строиться в крепости и обнадеживали разными выгодами, а теперь вдруг нас обирают? Между нами нет ни одного, который не был бы должен в казну по ссуде, на которую нарастают проценты. Мы и теперь не можем исправно платить долга нашего, а за выводом наших постояльцев должны вовсе обанкротиться.

Я спросил, как зовут его.

– Поторочин! – отвечал он.

– Не всегда годится, братец, быть выскочкой. Ты, верно, думал, что я еще не знаком с тобой? Ты не тот ли Поторочин, который обвиняется по пристанодержательству таких-то лиц? Не твое ли дело по подозрению в грабительстве такого-то дома? – и далее я припомнил ему четыре или пять дел, совершенно свежих в моей памяти, где замешан он как главное лицо.