Читать книгу "Колония нескучного режима - Григорий Ряжский"

— А Юликовы рисунки? — спросила Триш. — С ними как?

— А, это? Я разве не сказала? Идея великолепна сама по себе — иллюстрации сразу ко всем четырём Евангелиям. Одна рука, но разные глаза, смотрящие на Христа. Суперидея! Будем издавать комплект, четыре обложки под одной общей. Дорогой, скорее всего. Подарочного типа. Иуда у него потрясающий просто. И сам Христос — выше всех похвал. На отца чем-то похож, кстати. Юлик — гений. Но я это всегда знала, так что не удивилась, — она обняла Триш. — Я тебя поздравляю с мужем, моя дорогая. Передай ему, что нужно будет снова прилететь в Лондон в скором времени, уже на заключение контракта. Ему оплатят первый класс и компенсируют отель. Сейчас закончим с Норкой, и займусь уже с ним, плотно. Главное, чтобы русские первыми не подсуетились. Они там тоже не дураки, книжки миллионами печатают, и, главное, есть теперь кому покупать. Дорвались до «нашей и вашей свободы». Как когда-то нормальные люди у Лобного места писали. О'кей?

Ещё через неделю Шварц, побывав в Жиже, вернулся на Серпуховку и оттуда позвонил в Лондон, самому доложиться, как чего, а заодно и выяснить про жизнь на Карнеби. И узнал про контракт. Триш, радостная, подробно, как смогла, рассказала, как развиваются дела — его лично и с Джоновой рукописью. Под конец разговора не выдержала напряжения последних дней, всхлипнула.

— Что, моя дорогая? — неуверенно спросил Юлик, ненавидя себя за проклятую двуличную жизнь. — Переживаешь так, потому что соскучилась?

— Я очень люблю тебя, Юлик, — ответила Триш, пытаясь унять слёзы, — так нельзя с людьми, нельзя обрушивать на одну голову столько счастья за один раз. Вот плачу иногда, бывает. Но ты не волнуйся, милый, это временно, я приеду, и всё пройдёт. Или ты приедешь раньше. И тоже всё пройдёт. И всё у нас будет хорошо. Ведь мы с тобой ещё такие молодые, правда?

— Конечно, Тришуль, молодые, — ответил он и повесил трубку. Всю неделю после приезда не решался поговорить с Киркой. Та и сама, чувствуя неладное, всё не решалась, но потом всё же спросила:

— Она приедет? — Шварц хмуро кивнул. — Приедет просто или чтобы остаться?

— Не знаю, — ответил Юлик и соврал, потому что знал, что приедет, чтобы остаться. С ним. Навсегда. Она и, скорей всего, Норка. Впрочем, относительно дочери не был уверен. Как и не был уверен в том, что знает, с кем из своих женщин хочет доживать остаток лет.

Кирка ничего не сказала и ушла к себе, наверх.

— Плакать, — сказал себе Юлик и ушёл к Гвидону, через овраг.

— Знаешь, что нас с тобой выдвинули в действительные члены Академии? — бодро спросил Гвидон, решив сбить пасмурное настроение друга благой вестью. — Четыре года прошло, заседание в пятницу на следующей неделе. Так что готовься, брат ты мой, в академики. Долго мы с тобой этого ждали. Как тебе, пожизненное содержание от государства не помешает?

Говорил, стараясь выглядеть бодрячком, однако хорошо понимал, что в этот час у друга на душе. Понимать понимал, но темы самой не касался, зная, что в любом случае ударит под дых, как бы деликатно ни пытался проявить сочувствие.

— В пятницу так в пятницу, — вяло отреагировал Шварц, — в академики так в академики. Пропади оно всё пропадом. У тебя есть чего? Сил нет, Гвидош, влить бы, а?

Иконников принёс бутыль мутной и плеснул в два стёганых. Выпили, не закусывая, и Юлик предложил:

— Газ хорошо бы провести сюда, а то бабы наши приедут, а тут каменный век. Сколько ж можно печку топить? Не мальчики уж вроде.

— Да и бабы не девочки, — согласился Гвидон и плеснул ещё по одной. — Вот станем с тобой академиками и потребуем у местной власти, скажем, мол, чего ж вы, сволочи, академиков своих без газа держите?

— А ты им ещё чего-нибудь взгромозди, типа «Детей войны». Воду дали, и газ дадут, — грустно ухмыльнувшись, вбросил идею Шварц, медленно начинающий набирать пьяные обороты.

— А хочешь, памятник тебе смастерю? — внезапно поинтересовался Гвидон. — При жизни. «Гению, русскому живописцу, действительному члену Академии художеств РФ, выдающемуся книжному иллюстратору Юлику Шварцу от органов местного самоуправления и правительства Калужской области». Так и напишем. Хочешь?

— Ни хера я не хочу, — покачал головой Шварц и налил две до краёв. — Давай, а то совсем говно полное на душе. — И выпил залпом, не дожидаясь ответного слова.

Ответное слово прозвучало в следующую пятницу, на заседании Академии художеств на Пречистенке. Сначала по повестке дня было разное, затем в зале остались только члены Академии и президиум.

— Друзья, — начал своё выступление президент Академии художеств, — сегодня, как вам известно, у нас выборы в Академию. По естественному, я извиняюсь, убытию действительных членов за последние четыре года на сегодняшний день определено следующее количество вакантных мест. По секции живописи — два места. По секции скульптуры — одно.

Юлик толкнул Гвидона в бок:

— Я всегда говорил, что вы, скульпторы, живучей, чем мы, художники. Ровно в два раза, как видишь. Так что крепись, брат. Всё ещё у тебя впереди.

— Итак, начнём со скульпторов. Предлагается кандидатура члена-корреспондента Иконникова Гвидона Матвеевича. Есть желающие выступить?

Выступили трое. Первый — о фронтовых заслугах. Второй и третий — о заслугах в деятельности Иконникова как великолепного скульптора, не раз доказавшего… получившего заслуженное признание… несправедливо подвергшегося в застойные годы неоправданным гонениям… Ну и в том же духе.

Короче, проголосовали без единого «против». Гвидон встал, вышел к трибуне, сказал несколько благодарственных слов, слегка поклонился аудитории и вернулся на место.

— Занесите в протокол, — попросил председательствующий секретаря, — семьдесят — «за», ноль — «против». Переходим к секции живописцев. Итак, зачитываю кандидатуры. Шкальский Глеб Валерьянович и Шварц Юлий Ефимович. Оба члены-корреспонденты нашей Академии. С кого начнём голосование, друзья?

— С Юлика! — раздался голос из зала. — Чего там рассматривать? Дело ясное! Это ж Шварц! Ну кто же будет против? Сумасшедших нет!

Зал засмеялся. Президент кашлянул, улыбнулся и продолжил:

— Надеюсь, что так. Тогда предлагаю голосовать? Итак…

— Одну минуточку… — со второго ряда поднялся академик Берендеев. — Хотелось бы в порядке обсуждения. Не возражаете, коллеги?

Президент развел руками:

— Так за тем собрались, Николай Анатольевич, прошу.

— Благодарю… — Тот откашлялся и начал: — Друзья! Получается, сумасшедший — это я! Правда, очень надеюсь, что окажусь не единственным здесь таковым. Вот скажите мне… — он окинул взглядом зал и неопределённо пожал плечами, — если бы вы… любой из вас, присутствующих здесь, заслуженных и уважаемых людей, честно служивших и продолжающих служить делу, преданных своему искусству, своим коллегам и друзьям, узнали бы, что на протяжении многих лет… ну, скажем… да что там — почти сорока лет… кто-то из нас… — он демонстративно покосился в сторону Шварца, — кто-то из них… всё это время, прикрываясь высоким званием заслуженного художника, общественника, человека публичного и вообще… сотрудничал с органами госбезопасности, являясь штатным осведомителем, источником, как это у них принято называть… а попросту говоря — стукачом… то захотели бы вы, чтобы такой, с позволения сказать, человек стал вашим новым коллегой по Академии художеств?