Читать книгу "Эвмесвиль - Эрнст Юнгер"

Получается, что Аттила/Ахилл и Домо/Одиссей как бы воплощают в себе образцовые черты трех сословий (в понимании Дюмезиля) — жреческого/воинского (в романе они объединены в образе Аттилы) и крестьянского. Они же — источники Авторитета, как это понимал Вико (с. 383 и 379):

Было три вида Авторитета: первым был Божественный Авторитет — для него не требуется у Провидения обоснования; вторым — Героический Авторитет, скрытый в торжественных формулах Законов; третьим — Человеческий Авторитет, таящийся в доверии к людям испытанного благоразумия, поведения и возвышенной мудрости в вещах умопостигаемых. <…> Первыми были Божественные Правления, как сказали бы Греки — «Теократические»; тогда люди верили, что все решительно приказывают Боги; это был век Оракулов. Вторыми были Правления Героические, т. е. аристократические, иными словами — правления Оптиматов (в смысле «сильнейших»), или же, по-гречески, правления Гераклидов, т. е. вышедших из расы Геракла (в смысле «Благородных»), <…> Третьи — это Человеческие Правления…

Особенно сложен образ Аттилы. Он ведь еще и врач, — но вспомним, что писал Юнгер в эссе «Лесной путь» о роли врачей в современную эпоху (с. 91—92):

Поскольку это исчезновение [религий. — Т.Б.] воспринимается прежде всего как страдание, нет ничего удивительного в том, что такими недугами в особенности занимаются врачи <…> В каждом хорошем враче должно быть что-то от священника; но к мысли, что он хочет заменить священника, врач может прийти только в такие эпохи, когда разграничение между спасением и здоровьем утрачивается.

Аттила, судя по его рассказам, посетил удивительную страну на Крайнем Севере (Гиперборею?), являлся на землю в разные исторические эпохи. Ему присущи черты таких исторических и полумифических персонажей, как Аристей из Проконнеса (который, согласно Геродоту[502], побывал у гипербореев и являлся на землю через семь, а потом через 240 лет после своей смерти); как Ктесий Книдский (древнегреческий историк второй половины V — начала IV в. до н. э.; он оказался в качестве пленника в Персии, где прожил семнадцать лет, являясь личным врачом царя Артаксеркса II Ахеменида, а потом, вернувшись в Грецию, описал единорогов — диких ослов, имеющих один рог на лбу, красную голову, голубые глаза и туловище); как ученик кентавра Хирона врач Асклепий, который научился воскрешать мертвых, за что был убит Зевсом в стране гипербореев, но затем вернулся из подземного мира и стал богом врачевания.

В контексте концепции Карла Шмитта Домо и Аттилу можно рассматривать как представителей, соответственно, земной и водной стихии — не случайно Аттила рассказывает о своих морских путешествиях, а его рог однажды сравнивается с рогом нервала. В таком случае Кондор — представитель стихии воздуха.

Вообще, все трое — охотники, «прообразы победителей смерти <…> богов, героев и мудрецов»[503]. Им знаком лес, а о лесе в романе сказано: «Там, должно быть, захватываются такие трофеи и переживаются такие опасности, которые напоминают скорее плавание аргонавтов, нежели блестящие времена исторической и даже доисторической охоты». Плавание аргонавтов упоминается и в книге Вико как отличительная черта Героического века (с. 271—272; выделено мной. — Т.Б.):

Однако все политики считают началом Героического века морские разбои Миноса и поездку Язона в Понт, продолжением его — Троянскую войну и концом — скитания Героев, окончившиеся возвращением Улисса на Итаку. Поэтому в те времена должен был зародиться последний из Dii Majores[504], Нептун…

Интересно, что охотники играют важную роль и в концепции Шмитта, как она изложена в работе «Земля и море» (с. 591):

Тогда, в XVI столетии, на нашей планете два различных вида охотников одновременно находились во власти пробуждения стихий. На земле то были русские охотники на пушного зверя, которые, следуя за пушным зверем, покорили Сибирь и вышли по суше к восточноазиатскому побережью; на море северо- и западноевропейские охотники на кита, которые охотились на всех мировых океанах и, как справедливо указывает Мишле, сделали видимым глобус. Они — первенцы новой, стихийной экзистенции, первые настоящие «дети моря».

В «Гелиополе» есть еще такое рассуждение (с. 353—354; выделено мной. — Т.Б.):

Это были последние странники-одиночки, последние плоды на древнем родословном древе героев. Они возвращались, соединив начало и конец, назад, в свои мифы. В таких духах находили свое завершение устремления готов-исследователей и открывателей. Могущество воли угасало. На смену ей пришли богатство, роскошь и излишества. Однако было еще заметно фаустовское начало, особенно там, где оно сходилось в конечной цели с искусством магов.

Согласно Вико, Герои вновь появляются во времена «второго варварства». Их первому появлению предшествовало блуждание людей в лесу (там же, с. 127; скорее всего, Юнгер и позаимствовал образ леса именно у Вико):

Как звери, блуждали они по Великому Лесу Земли: раса Хама — по Южной Азии, по Египту и остальной части Африки, раса Яфета — по Северной Азии, т. е. Скифии, и оттуда — по Европе, раса Сима — по всей Средней и Восточной Азии.

Во второй раз они сами превращают упорядоченное общество в лес (там же, с. 468—469; выделено мной. — Т.Б.):

Но если народы доходят до такого последнего состояния гражданской болезни, что ни внутри они не могут согласиться на одном прирожденном Монархе, ни извне не приходят лучшие нации, чтобы завоевать их и сохранить, тогда Провидение в этом крайнем несчастии применяет следующее крайнее средство: так как народы, подобно скотам, привыкли думать только о личной пользе каждого в отдельности, так как они впали в последнюю степень утонченности или, лучше сказать, спеси, при которой они подобно зверям приходят в ярость из-за одного волоса, возмущаются и звереют, когда они живут в наивысшей заботе о телесной преисполненности, как бесчеловечные животные, при полном душевном одиночестве и отсутствии иных желаний, когда даже всего лишь двое не могут сойтись, так как каждый из двух преследует свое личное удовольствие или каприз, — тогда народы в силу всего этого из-за упорной партийной борьбы и безнадежных гражданских войн начинают превращать города в леса, а леса — в человеческие берлоги. <…> а раз снова возвращается первоначальная простота первого Мира, то они становятся религиозными, правдивыми и верными; таким образом, среди них снова появляются благочестие, вера, истина — естественные основания справедливости, благодати и красоты вечного порядка от Бога.

* * *

Роман «Эвмесвиль» заканчивается тем, что Домо от лица Кондора предлагает Венатору присоединиться к «Большой охоте» в лесу, и тот принимает приглашение. Но прежде происходит его свидание с самим собой перед зеркалом: «Я увидел себя-в-зеркале как трансцендентного жениха — — — а себя самого, вступившего в конфронтацию с ним, — как его преходящее отражение». Замечательная параллель к этому месту, проясняющая его, имеется в эссе Юнгера «Лесной путь» (с. 100—101; выделено мной. — Т.Б.):